Page 863 - И жили люди на краю

860
часто затевает разговор о Берии. Конечно, он клеймит его, а
где-то в глубине души дрожит трусливо нерв: не наступит ли и
для него судный час?
Куропаткин опорожнил третий стакан. – Сколько живу, не
было простого времени. Из года в год – сложное, крайне сложное
и ещё сложней. Ты знаешь, что Берия сказал? «Самым тяжким
позором, – это он так оценил, – является моё бытовое
разложение... безобразная и неразборчивая связь с женщинами».
Сколько же у него их было? Триста? Пятьсот?
Капитан не ответил – доедал уху. «А это к чему? – подумал
он. – И тут грешен, товарищ подполковник?»
– Извините, Геннадий Семёнович, гляну, как там развод
идёт.
– Дуй! – пьяно и недовольно буркнул Куропаткин.
Капитан вышел. Он знал, что после четвёртого или пятого
стакана Куропаткин резко изменится: лицо скуёт надменно-тупое
выражение, и он будет сидеть и говорить, как бонза, для которого
люди – ничто. В эту пору находиться с ним и тяжело, и противно.
Всякий раз капитану приходилось сдерживать своё отвращение к
этому человеку. Но сегодня, надеялся он, подполковник не станет
засиживаться до двух или трёх часов ночи: завтра – на работу.
Только Куропаткин опять засиделся и, напившись в
драбадан, с полчаса не садился в машину: сперва ему казалось,
что подменили шофёра, затем заявил, что это не его машина.
Капитану едва удалось убедить Геннадия Семёновича, что и
шофёр, и машина его. Тогда Куропаткин потребовал группу
сопровождения. Пришлось капитану выделить машину и двух
вооружённых пограничников.
В машине Куропаткин, закуривая, шлёпнул себя по щеке и
зловеще спросил:
– Знаешь, какой у нас самый страшный зверь?
– Медведь, товарищ подполковник.