Page 860 - И жили люди на краю

857
добрый. У-уу! – достал из кармана пачку денег и бросил. – Ну
что, получил? Сволочь!
Евграфов обернулся и с силой оттолкнул ногою человека,
возникшего в его больном воображении.
– Не лезь, младшой. Не лезь, сопляк! Чего вы все пристали?
Откуда взялись? Во, Горбунов опять. Ну, чего тебе, врач? Я же
пристрелил тебя. Почему ты жив? Ещё хочешь? – Евграфов
обшарил карманы. – Спёрли наган, понимаешь? Надька, наверно.
Или Розка, стерва! Убирайтесь! Спать буду.
Укрылся толем и, просунув пальцы рук в щели между
досок, лежал неподвижно, как дохлый. И действительно уснул. И
спал крепко, с храпом.
Взбухали, тяжелели волны, круче лупили в крышу. Из
низкой тучи посыпал мелкий дождь; на рассвете в морось
впутались снежинки.
Стропила захрустели, опускаясь в воду, и в тот момент,
когда Евграфов пробудился, до костей прохваченный сырым
холодом, крыша трескуче переломилась надвое; конёк остался на
скате, где из толя выглядывал Евграфов.
В его помрачённом уме шевельнулись жуткие, но ясные
мысли: он в море, один, крыша разламывается, и никто его не
спасёт.
– Надя, – произнёс Вадим нежно, с прощальной тоскою, и
по щекам потекли слёзы. – Я не хочу погибать, Надя. Я бы всё
снова... всю бы жизнь по-другому... если бы мог… если можно...
Но как? Кто заступится за меня? Они идут со всех сторон!
– закричал он. – Ты не знаешь, Надя... Все ожили! Мёртвые... и
живы! Они рехнулись, рехнулись, рехнулись! Ха-xa-xa!
Как только скат лёг на воду, волны верхушками своими
закатывались на него и шлёпали Евграфова – он был уже
насквозь мокрым; коченело тело.
Возникло жужжание – будто шмель прилетел; к нему