Page 951 - И жили люди на краю

948
лицом изменился. Бабу небось постеснялся. Разукрашенную
чувырлу. Людей постеснялся Кто я перед ним, разодетым и
сытым? Работяга какой-то. Зачуханный. Как же руку подать?..
Отвернулся. Ошибка, мол, мужик. А ведь вздрогнул, когда
Степаном назвал. Вздрогнул, гад! – мужичок вбежал в будку на
носу баржи, вылетел с папироской во рту, чуть не натолкнулся на
Игоря. – Чего тебе, парень? Пароход? Опоздал! Они отбыли. Они
путешествуют. Счастливые! А тут?..
Он тяжело дышал; на скулах и на лбу через загар
проступила бледнота; правую руку – в это мгновение Игорь
заметил, что левый рукав у мужичка пустой – приложил к груди,
видимо, закололо сердце.
– Не подумай чего, парень, но нет ли у тебя бутылки?
– Нет, – покачал головою Игорь.
– Жаль. Выпили бы... Как он меня подсёк! Как подсёк!
– мужичок опустился на кнехт.
Игорь не понимал, что произошло. Спрашивать вроде
некстати: человек незнакомый и сильно взволнован. Пошлёт
подальше. Игорь молчал. Тоже сел на соседний кнехт и закурил.
– К кому приехал? Может, знаю? – поинтересовался
мужичок.
– В колхоз. По делам службы.
– Какие уж дела? Солнце садится. Дома начальство. Не
спеши. Давай хоть чаю выпьем? Можешь попить со мною чаю, а?
– Давайте. У меня банка сгущёнки и печенье.
– О, погуляем!
В тот вечер Игорь услышал от мужичка, которого в селении
все называли Данилычем, печальную историю. Там, на фронте,
он – тогда просто Дима – в жестоком бою под Берлином заслонил
собою комбата. Здоровый эсэсовец – автомат у живота
– полоснул очередью по Диме.
– Пуля – в грудь и две – в руку. Кость раздробили. Вот