Page 971 - И жили люди на краю

968
всеми в совхоз на уборку картофеля и в обед за большим столом
оказался рядом с Матвеем. Потом полежали на траве, покурили.
Матвей спросил: мол, в боях-то участвовал? Михаил ответил, что
да, пришлось немного. «А вот мне не довелось, – сказал Матвей.
– Приплыли к Курилам, средним, а там японцы, ещё злые, но
сдавали оружие. Ну, следили мы за ними, караулили». Вот так
сказал тогда Матвей Шеремет, штукатур. Вскоре он перешёл в
другую организацию, и Михаил как бы забыл о нём, а в
тридцатипятилетнюю годовщину победы увидел в газете его
статейку. Кровь к щекам прилила – стыдно стало: человек врал,
выдвинув себя в первую цепь атакующих. Зачем это ему
понадобилось, как он мог переиначиться? Хотел Ромашов там, в
больнице, спросить Матвея... Но чего уж спрашивать? Или что
скажешь женщине – появляется она на торжествах вся в орденах
и медалях, а награды принадлежат её покойному мужу.
Ромашов поднял стакан, мысленно произнося тост:
«За вас, ребята. Вы оттуда не вернулись и остаётесь
прежними. Я дотянул до сорокалетия и тоже как-то изменился.
Сегодня иду к вам. Если на самом деле от человека остаётся
душа, то встретимся. В такие сказки я, правда, мало верю. Так
что, пока живу, и вы – во мне! И могу отчитаться. Не получилась
у меня жизнь, как желал. Не получилась. Лучше бы тогда уйти
мне вместо кого-нибудь из вас. Скажем, Сашки Агапова. Он,
возможно, удачнее дожил бы до этих дней».
Михаил выпил и, закусывая хлебом с салом, оглядывал
темнеющий изнутри пролив; с севера потянул свежий ветер,
дёрнул в порыве газету – не удалось вырвать, и соскользнул с
утёса. Наискосок к берегу по водному простору раскатились
невысокие волны; быть может, отсюда казались мелкими, а там
росли и тяжелели – вон уже как расшибались о скалы.
«Что-то надует, – подумал Ромашов и ещё налил в стакан.
– Но на кой мне прогноз на завтра». – Прищурился на солнце;