Page 275 - Возле моря

карьеру. У меня сердце болит: что у него за служба, какие вокруг
люди?.. Не говорит. И мне непонятно. Подслушал я их как-то – на
военном языке изъясняются. И не про то, что было. Новым по-
рохом начиняют патроны и ждут какого-то приказа. Боюсь я...
Танака прикрыл глаза и откинулся на своём ложе, раз-
мышляя о чём-то, жгуче мучающем душу, и на щеке его дёрга-
лась жилка.
С лиан кишмиша, тянувшихся прямо над Танакой и Улья-
ном и лохмато и сочно окутанных листвою и цветом, опадало
мелкое белое сеево лепестков, точно снежное крошево; оно не
таяло ни на волосах Танаки, ни на его кимоно, ни на земле.
– Урьяно, ещё на пять лет продлили аренду, – Танака от-
махнулся от осы. – Это хорошо. Работай. И желаю я, чтоб ты
Рюити увлёк. Не сразу. Он пока всё-таки ребёнок. Его интересует
то одно, то другое. Но ты ему понравился, Урьяно. Я постараюсь,
чтобы он приезжал сюда каждое лето, а ты притягивай его к делу.
Притягивай. Разрешаю даже взять на кунгас к неводу. Пусть
почувствует море, рыбу. Но чтоб не укачало.
– Понятно. В тихую погоду.
– У меня теперь только на него надежда.
Ульян в хорошем настроении попрощался с Танакой. По-
дошёл у дороги к дереву, отвязал коня и услышал:
– Погоди, Урьяно.
Только у неё такой голос, и произносит она его имя, словно
тихая морская волна обмывает, оглаживает камушек.
Он оглянулся на Отохимэ и заулыбался – губы сами
разъехались беспомощно и, вероятно, глупо; не мог он радость
свою ни удержать, ни спрятать.
– Как живёшь, Урьяно?
– Рыбалка — моя жизнь.
– На охоту теперь не ходишь? – спросила Отохимэ и огля-
нулась; она, кажется, не хотела, чтобы её увидели с ним отец или
сын.
– Бывает, когда холода.
– А я вчера гуляла недалеко, – заговорила Отохимэ быстрее.
– Там берёза удивительная. Из трёх стволов. Может, видел? – она

273