Page 519 - Возле моря

трудно у вас дела делаются.
Ульян Сысоевич, проводив директора, заметил на причале
стеклянный кухтыль; ветер, налетая, перекатывал шар, и он
звончато постукивал по бетону.
Старик взял его под мышку и подумал: «Кто ж такой? Что
за семья промыслами владела?».
Весной, да, ещё до подхода сельди, он почувствовал, как
безотчётно дрогнуло сердце в какое-то мгновение беседы с че-
ловеком, назвавшимся Сироси. От него, заросшего – не по
неряшливости, конечно, – пахнуло скрытностью, тревожной и в
то же время почему-то приятной, словно она вот-вот раскроется.
Нет, не раскрылась до сих пор. Встречаются они очень редко и
всегда случайно. И каждый раз Сироси теряется, как в чём-то
виноватый и как чем-то обязанный ему, Ульяну. И вроде что-то
хочет сказать, да не решается.
«Семья владела промыслами, – повторил старик про себя. –
А сколько их, семей таких?»
В дежурке положил в угол кухтыль, подогрел чай, налил в
кружку и укорил себя: ну, зачем опять мучиться выдумками?
Совсем поглупел.
Но успокоиться не смог – тошная печаль сосала его сердце.
Утром, сдав дежурство, вяло добрёл до ветхого жилья; хо-
зяева ушли на работу – в доме дремала паркая тишина. Уснул
быстро и крепко, и когда сон, наверное, разлил по его телу све-
жие силы, в мозгу поплыли мутные, отталкивающие друг друга
видения: то галечный берег под скалою, то раскачивающийся на
волнах пунктир наплавов над неводом, то подросток, идущий по
обнажённому отливом дну. И вдруг чётко возник Танака. Его,
Ульяна, он не заметил – отбивался тростью от медведя. Медведь,
поднявшись на задние лапы, напирал на человека. Ульян вскинул
штуцер, прицелился в голову зверя, нажал на курок. Осечка. Ещё
нажал. Осечка. Лихорадочно перезарядил ружьё. И вновь осечка.
Господи, что ж это такое? А медведь выхватил у Танаки трость и,
опираясь на неё, усмехаясь с оскалом, пошёл на Ульяна. И чем
ближе подходил, тем заметнее превращался в какого-то человека,
вроде прежде встречавшегося, но до того заросшего, что не

517