Page 122 - Анна Каренина

казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
Когда началась четырехверстная скачка с препятствиями, она нагнулась вперед и, не
спуская глаз, смотрела на подходившего к лошади и садившегося Вронского и в то же время
слышала этот отвратительный, неумолкающий голос мужа. Она мучалась страхом за
Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим, ей казалось, звуком тонкого голоса мужа
с знакомыми интонациями.
«Я дурная женщина, я погибшая женщина, – думала она, – но я не люблю лгать, я не
переношу лжи, а его (мужа) пища – это ложь. Он все знает, все видит; что же он чувствует,
если может так спокойно говорить? Убей он меня, убей он Вронского, я бы уважала его. Но
нет, ему нужны только ложь и приличие», – говорила себе Анна, не думая о том, чего именно
она хотела от мужа, каким бы она хотела его видеть. Она не понимала и того, что эта
нынешняя особенная словоохотливость Алексея Александровича, так раздражавшая ее, была
только выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Как убившийся ребенок,
прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея
Александровича было необходимо умственное движение чтобы заглушить те мысли о жене,
которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его
имени требовали к себе внимания. А как ребенку естественно прыгать, так и ему было
естественно хорошо и умно говорить. Он говорил:
– Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если
Англия может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские дела, то только
благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу животных и людей. Спорт, по
моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда мы видим только самое
поверхностное.
– Не поверхностное, – сказала княгиня Тверская. Один офицер, говорят, сломал два
ребра.
Алексей Александрович улыбнулся своею улыбкой, только открывавшею зубы, но
ничего более не говорившею.
– Положим, княгиня, что это не поверхностное, сказал он, – но внутреннее. Но не в том
дело, – и он опять обратился к генералу, с которым говорил серьезно, – не забудьте, что
скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание
имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо входит в обязанности военного.
Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но
специализированный спорт есть признак развития.
– Нет, я не поеду в другой раз; это меня слишко волнует, – сказала княгиня Бетси. – Не
правда ли, Анна?
– Волнует, но нельзя оторваться, – сказала другая дама. – Если б я была римлянка, я бы
не пропустила ни одного цирка.
Анна ничего не говорила и, не спуская бинокля, смотрела в одно место.
В это время через беседку проходил высокий генерал. Прервав речь, Алексей
Александрович поспешно, но достойно встал и низко поклонился проходившему военному.
– Вы не скачете? – пошутил ему военный.
– Моя скачка труднее, – почтительно отвечал Алексей Александрович.
И хотя ответ ничего не значил, военный сделал вид, что получил умное слово от
умного человека и вполне понимает la pointe de la sauce.
– Есть две стороны, – продолжал снова Алексей Александрович, – исполнителей и
зрителей; и любовь к этим зрелищам есть вернейший признак низкого развития для зрителей,
я согласен, но…
– Княгиня, пари! – послышался снизу голос Степана Аркадьича, обращавшегося к
Бетси. – За кого вы держите?
– Мы с Анной за князя Кузовлева, – отвечала Бетси.
– Я за Вронского. Пара перчаток.
– Идет!