Page 171 - Анна Каренина

поймет; и я не могу растолковать. Они говорят: религиозный, нравственный, честный, умный
человек; но они не видят, что я видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь,
душил все, что было во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая
женщина, которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и
оставался доволен собой. Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти оправдание своей
жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когда уже нельзя было любить мужа? Но
пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не
виновата, что бог меня сделал такою, что мне нужно любить и жить. И теперь что же? Убил
бы он меня, убил бы его, я все бы перенесла, я все бы простила, но нет, он…»
«Как я не угадала того, что он сделает? Он сделает то, что свойственно его низкому
характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще ниже погубит…» «Вы сами
можете предположить то, что ожидает вас и вашего сына», – вспомнила она слова из письма.
«Это угроза, что он отнимет сына, и, вероятно, по их глупому закону это можно. Но разве я
не знаю, зачем он говорит это? Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он
всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу
бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что,
бросив сына и убежав от него, я поступлю, как самая позорная, гадкая женщина, – это он
знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
«Наша жизнь должна идти как прежде», – вспомнила она другую фразу письма. «Эта
жизнь была мучительна еще прежде, она была ужасна в последнее время. Что же это будет
теперь? И он знает все это, знает, что я не могу раскаиваться в том, что я дышу, что я люблю;
знает, что, кроме лжи и обмана, из этого ничего не будет; но ему нужно продолжать мучать
меня. Я знаю его, я знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я
не доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он меня хочет
опутать; пусть будет что будет. Все лучше лжи и обмана!»
«Но как? Боже мой! Боже мой! Была ли когда-нибудь женщина так несчастна, как
я?…»
– Нет, разорву, разорву! – вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы. И она
подошла к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она в глубине души
своей уже чувствовала, что она не в силах будет ничего разорвать, не в силах будет выйти из
этого прежнего положения, как оно ни ложно и ни бесчестно.
Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки на стол,
положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
Она плакала о том, что мечта ее об уяснении, определении своего положения разрушена
навсегда. Она знала вперед, что все останется по-старому, и даже гораздо хуже, чем
по-старому. Она чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое
утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах
променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соединившейся с
любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет сильнее самой себя. Она
никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под угрозой
ежеминутного обличения, обманывающею мужа для позорной связи с человеком чужим,
независимым, с которым она не может жить одною жизнью. Она знала, что это так и будет, и
вместе с тем это было так ужасно, что она не могла представить себе даже, чем это кончится.
И она плакала, не удерживаясь, как плачут наказанные дети.
Послышавшиеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрыв от него свое лицо, она
притворилась, что пишет.
– Курьер просит ответа, – доложил лакей.
– Ответа? Да, – сказала Анна, – пускай подождет. Я позвоню.
«Что я могу писать? – думала она. – Что я могу решить одна? Что я знаю? Чего я хочу?
Что я люблю?» Опять она почувствовала, что в душе ее начинает двоиться. Она испугалась
опять этого чувства и ухватилась за первый представившийся ей предлог деятельности,
который мог бы отвлечь ее от мыслей о себе. «Я должна видеть Алексея (так она мысленно