Page 170 - Анна Каренина

Остановившись и взглянув на колебавшиеся от ветра вершины осины с отмытыми, ярко
блистающими на холодном солнце листьями, она поняла, что они не простят, что всь и все к
ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта зелень. И опять она почувствовала, что
душе у ней начинало двоиться. «Не надо, не надо думать, – сказала она себе. – Надо
собираться. Куда? Когда? Кого взять с собой? Да, в Москву, на вечернем поезде. Аннушка и
Сережа, и только самые необходимые вещи. Но прежде надо написать им обоим». Она
быстро пошла в дом, в свой кабинет, села к столу и написала мужу:
«После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем доме. Я уезжаю и беру
с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем из родителей должен быть сын; но
я беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне
его».
До сих пор она писала быстро и естественно, но призыв к его великодушию, которого
она не признавала в нем, и необходимость заключить письмо чем-нибудь трогательным
остановили ее.
«Говорить о своей вине и своем раскаянии я не могу, потому что…»
Опять она остановилась, не находя связи в своих мыслях. «Нет, – сказала она себе, –
ничего не надо», и разорвав письмо, переписала его, исключив упоминание о великодушии,
и запечатала.
Другое письмо надо было писать к Вронскому. «Я объявила мужу», – писала она и
долго сидела, не силах будучи писать далее. Это было так грубо, так неженственно. «И
потом, что же могу я писать ему?» – сказала она себе. Опять краска стыда покрыла ее лицо,
вспомнилось его спокойствие, и чувство досады к нему заставило ее разорвать на мелкие
клочки листок с написанною фразой. «Ничего не нужно», – сказала она себе и, сложив
бювар, пошла наверх, объявила гувернантке и людям, что она едет нынче в Москву, и тотчас
принялась за укладку вещей.

XVI

По всем комнатам дачного дома ходили дворники, садовники и лакеи, вынося вещи.
Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали в лавочку за бечевками; по полу валялась
газетная бумага. Два сундука, мешки и увязанные пледы были снесены в переднюю. Карета
и два извозчика стояли у крыльца. Анна, забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу,
укладывала, стоя пред столом в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка
обратила ее внимание на стук подъезжающего экипажа. Анна взглянула в окно и увидала у
крыльца курьера Алексея Александровича, который звонил у входной двери.
– Поди узнай, что такое, – сказала она и с спокойною готовностью на все, сложив руки
на коленах, села на кресло. Лакей принес толстый пакет, надписанный рукою Алексея
Александровича.
– Курьеру приказано привезти ответ, – сказал он.
– Хорошо, – сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами
разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из
него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для
переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», – прочла она. Она пробежала
дальше, назад, прочла все и еще раз прочла письмо все сначала. Когда она кончила, она
почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого
она не ожидала.
Она раскаивалась утром в том, что' она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти
слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и давало ей
то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она
могла себе представить.
«Прав! прав! – проговорила она. – Разумеется, он всегда прав, он христианин, он
великодушен! Да, низкий, гадкий человек! И этого никто, кроме меня, не понимает и не