Page 183 - Анна Каренина

можно скорее. Ивозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он сел в угол,
вытянул ноги на переднее место и задумался.
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смутное
воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным человеком, и,
главное, ожидание свидания – все соединялось в общее впечатление радостного чувства
жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил
одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при
падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
«Хорошо, очень хорошо!» – сказал он себе сам. Он и прежде часто испытывал
радостное сознание своего тела, но никогда он так не любил себя, своего тела, как теперь.
Ему приятно было чувствовать эту легкую боль в сильной ноге, приятно было мышечное
ощущение движений своей груди при дыхании. Тот самый ясный и холодный августовский
день, который так безнадежно действовал на Анну, казался ему возбудительно оживляющим
и освежал его разгоревшееся от обливания лицо и шею. Запах брильянтина от его усов
казался ему особенно приятным на этом свежем воздухе. Все, что он видел в окно кареты,
все в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело
и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие
очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и
экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами
картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд
картофеля. Все было красиво, как хорошенький пейзаж, только что оконченный и покрытый
лаком.
– Пошел, пошел! – сказал он кучеру, высунувшись в окно, и, достав из кармана
трехрублевую бумажку, сунул ее оглянувшемуся кучеру. Рука извозчика ощупала что-то у
фонаря, послышался свист кнута, и карета быстро покатилась по ровному шоссе.
«Ничего, ничего мне не нужно, кроме этого счастия, – думал он, глядя на костяную
шишечку звонка в промежуток между окнами и воображая себе Анну такою, какою он видел
ее в последний раз. – И чем дальше, тем больше я люблю ее. Вот и сад казенной дачи Вреде.
Где же она тут? Где? Как? Зачем она здесь назначила свидание и пишет в письме Бетси?» –
подумал он теперь только; но думать было уже некогда. Он остановил кучера, не доезжая до
аллеи, и, отворив дверцу, на ходу выскочил из кареты и пошел в аллею, ведшую к дому. В
аллее никого не было; но, оглянувшись направо, он увидал ее. Лицо ее было закрыто вуалем,
но он обхватил радостным взглядом особенное, ей одной свойственное движение походки,
склона плеч и постанова головы, и тотчас же будто электрический ток пробежал по его телу.
Он с новой силой почувствовал самого себя, от упругих движений ног до движения легких
при дыхании, и что-то защекотало его губы.
Сойдясь с ним, она крепко пожала его руку.
– Ты не сердишься, что я вызвала тебя? Мне необходимо было тебя видеть, – сказала
она; и тот серьезный и строгий склад губ, который он видел из-под вуаля, сразу изменил его
душевное настроение.
– Я, сердиться! Но как ты приехала, куда?
– Все равно, – сказала она, кладя свою руку на его, – пойдем, мне нужно переговорить.
Он понял, что что-то случилось и что свидание это не будет радостное. В присутствии
ее он не имел своей воли: не зная причины ее тревоги, он чувствовал уже, что та же тревога
невольно сообщалась и ему.
– Что же? что? – спрашивал он, сжимая локтем ее руку и стараясь прочесть в ее лице ее
мысли.
Она прошла молча несколько шагов, собираясь с духом, и вдруг остановилась.
– Я не сказала тебе вчера, – начала она, быстро тяжело дыша, – что, возвращаясь домой
с Алексеем Александровичем, я объявила ему все… сказала, что не могу быть его женой,
что… и все сказала.
Он слушал ее, невольно склоняясь всем станом, как бы желая этим смягчить для нее