Page 247 - Анна Каренина

XX

Алексей Александрович поклонился Бетси в зале и пошел к жене. Она лежала, но,
услыхав его шаги, поспешно села в прежнее положение и испуганно глядела на него. Он
видел, что она плакала.
– Я очень благодарен за твое доверие ко мне, – кротко повторил он по-русски
сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он говорил по-русски и
говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. – И очень благодарен за твое
решение. Я тоже полагаю, что, так как он едет, то и нет никакой надобности графу
Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
– Да уж я сказала, так что же повторять? – вдруг перебила его Анна с раздражением,
которое она не успела удержать. «Никакой надобности, – подумала она, – приезжать
человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и
погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы
и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали
одна другую.
– Не будем никогда говорить про это, – прибавила она спокойнее.
– Я предоставил тебе решить этот вопрос, и я очень рад видеть… – начал было Алексей
Александрович.
– Что мое желание сходится с вашим, – быстро докончила она, раздраженная тем, что
он так медленно говорит, между тем как она знает вперед все, что он скажет.
– Да, – подтвердил он, – и княгиня Тверская совершенно неуместно вмешивается в
самые трудные семейные дела. В особенности она…
– Я ничему не верю, что об ней говорят, – быстро сказала Анна, – я знаю, что она меня
искренно любит.
Алексей Александрович вздохнул и помолчал. Она тревожно играла кистями халата,
взглядывая на него с тем мучительным чувством физического отвращения к нему, за которое
она упрекала себя, но которого не могла преодолеть. Она теперь желала только одного –
быть избавленною от его постылого присутствия.
– А я сейчас послал за доктором, – сказал Алексей Александрович.
– Я здорова; зачем мне доктора?
– Нет, маленькая кричит, и, говорят, у кормилицы молока мало.
– Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Все равно
(Алексей Александрович понял, что значило это «все равно»), она ребенок, и его уморят. –
Она позвонила и велела принести ребенка. – Я просила кормить, мне не позволили, а теперь
меня же упрекают.
– Я не упрекаю…
– Нет, вы упрекаете! Боже мой! зачем я не умерла! – И она зарыдала. – Прости меня, я
раздражена, я несправедлива, – сказала она, опоминаясь. – Но уйди…
«Нет, это не может так оставаться», – решительно сказал себе Алексей Александрович,
выйдя от жены.
Никогда еще невозможность в глазах света его положения и ненависть к нему его жены
и вообще могущество той грубой таинственной силы, которая, вразрез с его душевным
настроением, руководила его жизнью и требовала исполнения своей воли и изменения его
отношений к жене, не представлялись ему с такою очевидностью, как нынче. Он ясно видел,
что весь свет и жена требовали от него чего-то, но чего именно, он не мог понять. Он
чувствовал, что за это в душе его поднималось чувство злобы, разрушавшее его спокойствие
и всю заслугу подвига. Он считал, что для Анны было бы лучше прервать сношения с
Вронским, но, если они все находят, что это невозможно, он готов был даже вновь допустить
эти сношения, только бы не срамить детей, не лишаться их и не изменить своего положения.
Как ни было это дурно, это было все-таки лучше, чем разрыв, при котором она становилась в
безвыходное, позорное положение, а он сам лишался всего, что любил. Но он чувствовал