Page 402 - Анна Каренина

их.
– Как я рад, – сказал он, – что ты узнаешь ее. Ты знаешь, Долли давно этого желала. И
Львов был же у нее и бывает. Хоть она мне и сестра, – продолжал Степан Аркадьич, – я
смело могу сказать, что это замечательная женщина. Вот ты увидишь. Положение ее очень
тяжело, в особенности теперь.
– Почему же в особенности теперь?
– У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения
относительно сына, и дело это, которое должно было кончиться давно уже, вот тянется три
месяца. Как только будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый
обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто не верит и который мешает счастью
людей! – вставил Степан Аркадьич. – Ну, и тогда их положение будет определенно, как мое,
как твое.
– В чем же затруднение? – сказал Левин.
– Ах, это длинная и скучная история! Все это так неопределенно у нас. Но дело в том, –
она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда
не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь ли, она не
хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара – и та уехала, считая это
неприличным. Так вот, в этом положении другая женщина не могла бы найти в себе
ресурсов. Она же, вот ты увидишь, как она устроила свою жизнь, как она спокойна,
достойна. Налево, в переулок, против церкви! – крикнул Степан Аркадьич, перегибаясь в
окно кареты. – Фу, как жарко! – сказал он, несмотря на двенадцать градусов мороза
распахивая еще больше свою и так распахнутую шубу.
– Да ведь у ней дочь; верно, она ею занята? – сказал Левин.
– Ты, кажется, представляешь себе всякую женщину только самкой, une couveuse, –
сказал Степан Аркадьич. – Занята, то непременно детьми. Нет, она прекрасно воспитывает
ее, кажется, но про нее не слышно. Она занята, во-первых, тем, что пишет. Уж я вижу, что ты
иронически улыбаешься, но напрасно. Она пишет детскую книгу и никому не говорит про
это, но мне читала, и я давал рукопись Воркуеву… знаешь, этот издатель… и сам он
писатель, кажется. Он знает толк, и он говорит, что это замечательная вещь. Но ты думаешь,
что это женщина-автор? Нисколько. Она прежде всего женщина с сердцем, ты вот увидишь.
Теперь у ней девочка англичанка и целое семейство, которым она занята.
– Что ж, это филантропическое что-нибудь?
– Вот ты все сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них,
то есть у Вронского, был тренер англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем
запил, delirium tremens, и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь
все семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков
по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
Карета въехала на двор, и Степан Аркадьич громко позвонил у подъезда, у которого
стояли сани.
И, не спросив у отворившего дверь артельщика, дома ли, Степан Аркадьич вошел в
сени. Левин шел за ним, все более и более сомневаясь в том, хорошо или дурно он делает.
Посмотревшись в зеркало, Левин заметил, что он красен; но он был уверен, что не
пьян, и пошел по ковровой лестнице вверх за Степаном Аркадьичем. Наверху, у
поклонившегося, как близкому человеку, лакея Степан Аркадьич спросил, кто у Анны
Аркадьевны, и получил ответ, что господин Воркуев.
– Где они?
– В кабинете.
Пройдя небольшую столовую с темными деревянными стенами, Степан Аркадьич с
Левиным по мягкому ковру вошли в полутемный кабинет, освещенный одною с большим
темным абажуром лампой. Другая лампа-рефрактор горела на стене и освещала большой во
весь рост портрет женщины, на который Левин невольно обратил внимание. Это был портрет
Анны, деланный в Италии Михайловым. В то время как Степан Аркадьич заходил за