Page 406 - Анна Каренина

«Какая удивительная, милая и жалкая женщина», – думал он, выходя со Степаном
Аркадьичем на морозный воздух.
– Ну, что? Я говорил тебе, – сказал ему Степан Аркадьич, видя, что Левин был
совершенно побежден.
– Да, – задумчиво отвечал Левин, – необыкновенная женщина! Не то что умна, но
сердечная удивительно. Ужасно жалко ее!
– Теперь, бог даст, скоро все устроится. Ну то-то, вперед не суди, – сказал Степан
Аркадьич, отворяя дверцы кареты. – Прощай, нам не по дороге.
Не переставая думать об Анне, о всех тех самых простых разговорах, которые были с
нею, и вспоминая при этом все подробности выражения ее лица, все более и более входя в ее
положение и чувствуя к ней жалосгь, Левин приехал домой.
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно
только уехали от них сестрицы, и подал два письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом
не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что
пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше взять
неоткудова. Другое письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее все еще не
было сделано.
«Ну, продадим за пять с полтиной, коли не дают больше», – тотчас же с
необыкновенною легкостью решил Левин первый вопрос, прежде казавшийся ему столь
трудным. «Удивительно, как здесь все время занято», – подумал он о втором письме. Он
чувствовал себя виноватым пред сестрой за то, что до сих пор не сделал того, о чем она
просила его. «Нынче опять не поехал в суд, но нынче уж точно было некогда». И, решив, что
он это непременно сделает завтра, пошел к жене. Идя к ней, Левин воспоминанием быстро
пробежал весь проведенный день. Все события дня были разговоры: разговоры, которые он
слушал и в которых участвовал. Все разговоры были о таких предметах, которыми он, если
бы был один и в деревне, никогда бы не занялся, а здесь они были очень интересны. И все
разговоры были хорошие; только в двух местах было не совсем хорошо. Одно то, что' он
сказал про щуку, другое – что было что-то не то в нежной жалости, которую он испытывал к
Анне.
Левин застал жену грустною и скучающею. Обед трех сестер удался бы очень весело,
но потом его ждали, ждали, всем стало скучно, сестры разъехались, и она осталась одна.
– Ну, а ты что делал? – спросила она, глядя ему в глаза, что-то особенно подозрительно
блестевшие. Но, чтобы не помешать ему все рассказать, она скрыла свое внимание и с
одобрительной улыбкой слушала его рассказ о том, как он провел вечер.
– Ну, я очень рад был, что встретил Вронского. Мне очень легко и просто было с ним.
Понимаешь, теперь я постараюсь никогда не видаться с ним, но чтоб эта неловкость была
кончена, – сказал он и, вспомнив, что он, стараясь никогда не видаться, тотчас же поехал к
Анне, он покраснел. – Вот мы говорим, что народ пьет; не знаю, кто больше пьет, народ или
наше сословие; народ хоть в праздник, но…
Но Кити неинтересно было рассуждение о том, как пьет народ. Она видела, что он
покраснел, и желала знать, почему.
– Ну, потом где ж ты был?
– Стива ужасно упрашивал меня поехать к Анне Аркадьевне.
И, сказав это, Левин покраснел еще больше, и сомнения его о том, хорошо ли, или
дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены. Он знал теперь, что этого не
надо было делать.
Глаза Кити особенно раскрылись и блеснули при имени Анны, но, сделав усилие над
собой, она скрыла свое волнение и обманула его.
– А! – только сказала она.
– Ты, верно, не будешь сердиться, что я поехал. Стива просил, и Долли желала этого, –
продолжал Левин.