Page 417 - Анна Каренина

вновь прочесть слушателю то место, где это самое было сказано.
И, перебрав красиво написанную с огромными полями рукопись, Алексей
Александрович вновь прочел убедительное место.
– Я не хочу протекционной системы не для выгоды частных лиц, но для общего блага –
и для низших и для высших классов одинаково, – говорил он, поверх pince-nez глядя на
Облонского. – Но они не могут понять этого, они заняты только личными интересами и
увлекаются фразами.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и
думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и были причиной всего
зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от
принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво
перелистывая свою рукопись.
– Ах, кстати, – сказал Степан Аркадьич, – я тебя хотел попросить при случае, когда ты
увидишься с Поморским, сказать ему словечко о том, что я бы очень желал занять
открывающееся место члена комиссии от соединенного агентства кредитно-взаимного
баланса южно-железных дорог.
Степану Аркадьичу название этого места, столь близкого его сердцу, уже было
привычно, и он, не ошибаясь, быстро выговаривал его.
Алексей Александрович расспросил, в чем состояла деятельность этой новой комиссии,
и задумался. Он соображал, нет ли в деятельности этой комиссии чего-нибудь
противоположного его проектам. Но, так как деятельность этого нового учреждения была
очень сложна и проекты его обнимали очень большую область, он не мог сразу сообразить
этого и, снимая pince-nez, сказал:
– Без сомнения, я могу сказать ему; но для чего ты, собственно, желаешь занять это
место?
– Жалованье хорошее, до девяти тысяч, а мои средства…
– Девять тысяч, – повторил Алексей Александрович и нахмурился. Высокая цифра
этого жалованья напомнила ему, что с этой стороны предполагаемая деятельность Степана
Аркадьича была противна главному смыслу его проектов, всегда клонившихся к экономии.
– Я нахожу, и написал об этом записку, что в наше время эти огромные жалованья суть
признаки ложной экономической assiette нашего управления.
– Да как же ты хочешь? – сказал Степан Аркадьич. – Ну, положим, директор банка
получает десять тысяч, – ведь он стоит этого. Или инженер получает двадцать тысяч. Живое
дело, как хочешь!
– Я полагаю, что жалованье есть плата за товар, и оно должно подлежать закону
требованья и предложенья. Если же назначение жалованья отступает от этого закона, как,
например, когда я вижу, что выходят из института два инженера, оба одинаково знающие и
способные, и один получает сорок тысяч, а другой довольствуется двумя тысячами; или что
в директоры банков общества определяют с огромным жалованьем правоведов, гусаров, не
имеющих никаких особенных специальных сведений, я заключаю, что жалованье
назначается не по закону требования и предложения, а прямо по лицеприятию. И тут есть
злоупотребление, важное само по себе и вредно отзывающееся на государственной службе.
Я полагаю…
Степан Аркадьич поспешил перебить зятя.
– Да, но ты согласись, что открывается новое, несомненно полезное учреждение. Как
хочешь, живое дело! Дорожат в особенности тем, чтобы дело ведено было че'стно, – сказал
Степан Аркадьич с ударением.
Но московское значение честного было непонятно для Алексея Александровича.
– Честность есть только отрицательное свойство, – сказал он.
– Но ты мне сделаешь большое одолжение все-таки, – сказал Степан Аркадьич, –
замолвив словечко Поморскому. Так, между разговором…
– Да ведь это больше от Болгаринова зависит, кажется, – сказал Алексей