Page 9 - Анна Каренина

«Ведь любит же она моего ребенка, – подумал он, заметив изменение ее лица при крике
ребенка, – моего ребенка; как же она может ненавидеть меня?»
– Долли, еще одно слово, – проговорил он, идя за нею.
– Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают, что вы подлец! Я
уезжаю нынче, а вы живите здесь с своею любовницей!
И она вышла, хлопнув дверью.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей
говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как
тривиально она кричала, – говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и
любовница. – И, может быть, девушки слыхали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан
Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из
комнаты.
Была пятница, и в столовой часовщик-немец заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил
свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что немец «сам был заведен на всю
жизнь, чтобы заводить часы», – и улыбнулся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. «А
может быть, и образуется! Хорошо словечко: образуется, – подумал он. – Это надо
рассказать».
– Матвей! – крикнул он, – так устрой же все там с Марьей в диванной для Анны
Аркадьевны, – сказал он явившемуся Матвею.
– Слушаю-с.
Степан Аркадьич надел шубу и вышел на крыльцо.
– Кушать дома не будете? – сказал провожавший Матвей.
– Как придется. Да вот возьми на расходы, – сказал он, подавая десять рублей из
бумажника. – Довольно будет?
– Довольно ли, не довольно, видно обойтись надо, – сказал Матвей, захлопывая дверку
и отступая на крыльцо.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он
уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот,
которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда
она выходила в детскую, англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько
вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть
детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
– Ах, оставьте, оставьте меня! – сказала она и, вернувшись в спальню, села опять на то
же место, где она говорила с мужем, сжав исхудавшие руки с кольцами, спускавшимися с
костлявых пальцев, и принялась перебирать в воспоминании весь бывший разговор. «Уехал!
Но чем же кончил он с нею? – думала она. – Неужели он видает ее? Зачем я не спросила его?
Нет, нет, сойтись нельзя. Если мы и останемся в одном доме – мы чужие. Навсегда чужие!» –
повторила она опять с особенным значением это страшное для нее слово. «А как я любила,
боже мой, как я любила его!… Как я любила! И теперь разве я не люблю его? Не больше ли,
чем прежде, я люблю его? Ужасно, главное, то…» – начала она, но не докончила своей
мысли, потому что Матрена Филимоновна высунулась из двери.
– Уж прикажите за братом послать, – сказала она, – все он изготовит обед; а то,
по-вчерашнему, до шести часов дети не евши.
– Ну, хорошо, я сейчас выйду и распоряжусь. Да послали ли за свежим молоком?
И Дарья Александровна погрузилась в заботы дня и потопила в них на время свое горе.

V

Степан Аркадьич в школе учился хорошо благодаря своим хорошим способностям, но
был ленив и шалун и потому вышел из последних; но, несмотря на свою всегда разгульную
жизнь, небольшие чины и нестарые годы, он занимал почетное и с хорошим жалованьем
место начальника в одном из московских присутствий. Место это он получил чрез мужа