Page 93 - Анна Каренина

продали, да три осминника посеяли.
– Ну, смотри же, растирай комья-то, – сказал Левин, подходя к лошади, – да за Мишкой
смотри. А хороший будет всход, тебе по пятидесяти копеек за десятину.
– Благодарим покорно. Мы вами, кажется, и так много довольны.
Левин сел на лошадь и поехал на поле, где был прошлогодний клевер, и на то, которое
плугом было приготовлено под яровую пшеницу.
Всход клевера по жнивью был чудесный. Он уж весь отжил и твердо зеленел из-за
посломанных прошлогодних стеблей пшеницы. Лошадь вязла по ступицу, и каждая нога ее
чмокала, вырываясь из полуоттаявшей земли. По плужной пахоте и вовсе нельзя было
проехать: только там и держало, где был ледок, а в оттаявших бороздах нога вязла выше
ступицы. Пахота была превосходная; через два дня можно будет бороновать и сеять. Все
было прекрасно, все было весело. Назад Левин поехал через ручей, надеясь, что вода сбыла.
И действительно, он переехал и вспугнул двух уток. «Должны быть и вальдшнепы», –
подумал он и как раз у поворота к дому встретил лесного караульщика, который подтвердил
его предположение о вальдшнепах.
Левин поехал рысью домой, чтоб успеть пообедать и приготовить ружье к вечеру.

XIV

Подъезжая домой в самом веселом расположении духа, Левин услыхал колокольчик со
стороны главного подъезда к дому.
«Да, это с железной дороги, – подумал он, – самое время московского поезда… Кто бы
это? Что, если это брат Николай? Он ведь сказал: может быть, уеду на воды, а может быть, к
тебе приеду». Ему страшно и неприятно стало в первую минуту, что присутствие брата
Николая расстроит это его счастливое весеннее расположение. Но ему стало стыдно за это
чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умиленною радостью
ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был брат. Он тронул лошадь и, выехав за
акацию, увидал подъезжавшую омскую тройку с железнодорожной станции и господина в
шубе. Это не был брат. «Ах, если бы кто-нибудь приятный человек, с кем бы поговорить», –
подумал он.
– А! – радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. – Вот радостный-то
гость! Ах, как я рад тебе! – вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича.
«Узнаю верно, вышла ли, или когда выходит замуж», – подумал он.
И в этот прекрасный весенний день он почувствовал, что воспоминанье о ней совсем не
больно ему.
– Что, не ждал? – сказал Степан Аркадьич, вылезая из саней, с комком грязи на
переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. – Приехал тебя видеть –
раз, – сказал он, обнимая и целуя его, – на тяге постоять – два, и лес в Ергушове продать –
три.
– Прекрасно! А какова весна? Как это ты на санях доехал?
– В телеге еще хуже, Константин Дмитрич, – отвечал знакомый ямщик.
– Ну, я очень, очень рад тебе, – искренно улыбаясь детски-радостною улыбкою, сказал
Левин.
Левин провел своего гостя в комнату для приезжих, куда и были внесены вещи Степана
Аркадьича: мешок, ружье в чехле, сумка для сигар, и, оставив его умываться и
переодеваться, сам пока прошел в контору сказать о пахоте и клевере. Агафья Михайловна,
всегда очень озабоченная честью дома, встретила его в передней вопросами насчет обеда.
– Как хотите делайте, только поскорей, – сказал он и пошел к приказчику.
Когда он вернулся, Степан Аркадьич, вымытый, расчесанный и сияя улыбкой, выходил
из своей двери, и они вместе пошли наверх.
– Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства,
которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно все!