Page 3 - Дворянское гнездо

– Да-с, – возразил Годеоновский, – другой на его месте и в свет-то показаться
посовестился бы.
– Это отчего? – перебила Марфа Тимофеевна, – это что за вздор? Человек возвратился
на родину – куда ж ему деться прикажете? И благо он в чем виноват был!
– Муж всегда виноват, сударыня, осмелюсь вам доложить, когда жена нехорошо ведет
себя.
– Это ты, батюшка, оттого говоришь, что сам женат не был. Гедеоновский
принужденно улыбнулся.
– Позвольте полюбопытствовать, – спросил он после небольшого молчания, – кому
назначается этот миленький шарф? Марфа Тимофеевна быстро взглянула на него.
– А тому назначается, – возразила она, – кто никогда не сплетничает, не хитрит и не
сочиняет, если только есть на свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем и
виноват, что баловал жену. Ну, да и женился он по любви, а из этих из любовных свадеб
ничего путного никогда не выходит, – прибавила старушка, косвенно взглянув на Марью
Дмитриевну и вставая. – А ты теперь, мой батюшка, на ком угодно зубки точи, хоть на мне; я
уйду, мешать не буду. И Марфа Тимофеевна удалилась.
– Вот она всегда так, – проговорила Марья Дмитриевна, проводив свою тетку
глазами, – всегда!
– Лета ихние! Что делать-с! – заметил Гедеоновсвий. – Вот они изволят говорить: кто
не хитрит. Да кто нонеча не хитрит? Век уж такой. Один мой приятель, препочтенный и,
доложу вам, не малого чина человек, говаривал, что нонеча, мол, курица, и та с хитростью к
зерну приближается – все норовит, как бы сбоку подойти. А как погляжу я на вас, моя
барыня, нрав-то у вас истинно ангельский; пожалуйте-ка мне вашу белоснежную ручку.
Марья Дмитриевна слабо улыбнулась и протянула Гедеоновскому свою пухлую руку с
отделенным пятым пальчиком. Он приложился к ней губами, а она пододвинула к нему свое
кресло и, слегка нагнувшись, спросила вполголоса:
– Так видели вы его? В самом деле он – ничего, здоров, весел?
– Веселее, ничего-с, – возразил Гедеоновский шепотом.
– А не слыхали вы, где его жена теперь?
– В последнее время в Париже была-с; теперь, слышно, в итальянское государство
переселилась.
– Эта ужасно, право, – Федино положение; я не знаю, как он переносит. Случаются,
точно, несчастья со всяким; но ведь его, можно сказать, на всю Европу распубликовали.
Гедеоновокий вздохнул.
– Да-с, да-с. Ведь она, говорят, и с артистами, и с пианистами, и, как там по-ихнему, со
львами да со зверями знакомство вела. Стыд потеряла совершенно…
– Очень, очень жалко, – проговорила Марья Дмитриевна. – По-родственному: ведь он
мне, Сергей Петрович, вы знаете, внучатный племянник.
– Как же-с, как же-с. Как мне не знать-с всего, что до вашего семейства относится?
Помилуйте-с.
– Придет он к нам, как вы думаете?
– Должно полагать-с; а впрочем, они, слышно, к себе в деревню собираются. Марья
Дмитриевна подняла глаза к небу.
– Ах, Сергей Петрович, Сергей Петрович, как я подумаю, как нам, женщинам, нужно
осторожно вести себя!
– Женщина женщине розь, Марья Дмитриевна. Есть, к несчастию, такие – нрава
непостоянного… ну, и лета; опять правила не внушены сызмала. (Сергей Петрович достал из
кармана клетчатый синий платок и начал его развертывать.) Такие женщины, конечно,
бывают. (Сергей Петрович поднес угол платка поочередно к своим глазам.) Но вообще
говоря, если рассудить, то есть… Пыль в городе необыкновенная, – заключил он.
– Maman, maman, – вскричала, вбегая в комнату, смазливая девочка лет одиннадцати, –
к нам Владимир Николаич верхом едет!