Page 41 - Дворянское гнездо

карасей и гольцов.
Марью Дмитриевну посадили на кресло возле берега, в тени, постлали ей ковер под
ноги, дали лучшую удочку; Антон, как старый, опытный рыболов, предложил ей свои
услуги. Он усердно насаживал червяков, шлепал по ним рукою, плевал на них и даже сам
закидывал удочку, грациозно наклоняясь вперед всем корпусом. Марья Дмитриевна в тот же
день отозвалась о нем Федору Иванычу следующей фразой на институтско-французском
языке: «Il n'y a plus maintenant de ces gens comme ca comme autrefois» [ 18 ]. Лемм с двумя
девочками отправился подальше, к самой плотине; Лаврецкий поместился возле Лизы. Рыба
клевала беспрестанно; выхваченные караси то и дело сверкали в воздухе своими то
золотыми, то серебряными боками; радостные восклицания девочек не умолкали; сама
Марья Дмитриевна изнеженно взвизгнула раза два. Реже всех бралось у Лаврецкого и у
Лизы; вероятно, это происходило оттого, что они меньше других обращали внимания на
ловлю и дали поплавкам своим подплыть к самому берегу. Красноватый высокий камыш
тихо шелестил вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода, и разговор у них шел
тихий. Лиза стояла на маленьком плоту; Лаврецкий сидел на наклоненном стволе ракиты; на
Лизе было белое платье, перехваченное вокруг пояса широкой, тоже белой лентой;
соломенная шляпа висела у ней на одной руке, – другою она с некоторым усилием
поддерживала гнуткое удилище. Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий
профиль, на закинутые за уши волосы, на нежные щеки, которые загорели у ней, как у
ребенка, и думал: «О, как мило стоишь ты над моим прудом!» Лиза не оборачивалась к нему,
а смотрела на воду и не то щурилась, не то улыбалась. Тень от близкой липы падала на
обоих.
– А знаете ли, – начал Лаврецкий, – я много размышлял о нашем последнем разговоре с
вами и пришел к тому заключению, что вы чрезвычайно добры.
– Я совсем не с тем намерением… – возразила было Лиза – и застыдилась.
– Вы добры, – повторил Лаврецкий. – Я топорный человек, а чувствую, что все должны
вас любить. Вот хоть бы Лемм; он просто влюблен в вас.
Брови у Лизы – не то чтобы нахмурились, а дрогнули; это с ней всегда случалось, когда
она слышала что-нибудь неприятное.
– Очень он мне был жалок сегодня, – подхватил Лаврецкий, – с своим неудавшимся
романсом. Быть молодым и не уметь – это сносно; но состариться и не быть в силах – это
тяжело. И ведь обидно то, что не чувствуешь, когда уходят силы. Старику трудно переносить
такие удары!.. Берегитесь, у вас клюет… Говорят, – прибавил Лаврецкий, помолчав
немного, – Владимир Николаич написал очень милый романс.
– Да, – отвечала Лиза, – это безделка, но недурная.
– А как, по-вашему, – спросил Лаврецкий, – хороший он музыкант?
– Мне кажется, у него большие способности к музыке; но он до сих пор не занимался
ею как следует.
– Так. А человек он хороший? Лиза засмеялась и быстро взглянула на Федора Иваныча.
– Какой странный вопрос! – воскликнула она, вытащила удочку и далеко закинула ее
снова.
– Отчего же странный? Я спрашиваю о нем у вас как человек, недавно сюда
приехавший, как родственник.
– Как родственник?
– Да. Ведь я вам, кажется, довожусь дядей?
– У Владимира Николаича доброе сердце, – заговорила Лиза, – он умен; maman его
очень любит.
– А вы его любите?
– Он хороший человек; отчего же мне его не любить?

18 «Теперь уже нет таких слуг, как бывало» (франц.).