Page 43 - Дворянское гнездо

XXVII

Между тем вечер наступал, и Марья Дмитриевна изъявила желание возвратиться
домой. Девочек с трудом оторвали от пруда, снарядили. Лаврецкий объявил, что проводит
гостей до полдороги, и велел оседлать себе лошадь, Усаживая Марью Дмитриевну в карету,
он хватился Лемма; но старика нигде не могли найти. Он тотчас исчез, как только кончилось
уженье. Антон, с замечательной для его лет силой, захлопнул дверцы и сурово закричал:
«Пошел, кучер!» – Карета тронулась. На задних местах помещались Марья Дмитриевна и
Лиза; на передних – девочки и горничная. Вечер стоял теплый и тихий, и окна с обеих сторон
были опущены. Лаврецкий ехал рысью возле кареты со стороны Лизы, положив руку на
дверцы – он бросил поводья на шею плавно бежавшей лошади – и изредка меняясь
двумя-тремя словами с молодой девушкой. Заря исчезла; наступила ночь, а воздух даже
потеплел. Марья Дмитриевна скоро задремала; девочки и горничная заснули тоже. Быстро и
ровно катилась карета; Лиза наклонилась вперед; только что поднявшийся месяц светил ей в
лицо, ночной пахучий ветерок дышал ей в глаза и щеки. Ей было хорошо. Рука ее опиралась
на дверцы кареты рядом с рукою Лаврецкого. И ему было хорошо: он несся по спокойной
ночной теплыни, не спуская глаз с доброго молодого лица, слушая молодой и в шепоте
звеневший голос, говоривший простые, добрые вещи; он и не заметил, как проехал
полдороги. Он не захотел будить Марью Дмитриевну, пожал слегка руку Лизы и сказал:
«Ведь мы друзья теперь, не правда ли?» Она кивнула головой, он остановил лошадь. Карета
покатилась дальше, тихонько колыхаясь и ныряя; Лаврецкий отправился шагом домой.
Обаянье летней ночи охватило его; все вокруг казалось так неожиданно странно и в то же
время так давно и так сладко знакомо; вблизи и вдали, – а далеко было видно, хотя глаз
многого не понимал из того, что видел, – все покоилось; молодая расцветающая жизнь
сказывалась в самом этом покое. Лошадь Лаврецкого бодро шла, мерно раскачиваясь
направо и налево; большая черная тень ее шла с ней рядом; было что-то таинственно
приятное в топоте ее копыт, что-то веселое и чудное в гремящем крике перепелов. Звезды
исчезали в каком-то светлом дыме; неполный месяц блестел твердым блеском; свет его
разливался голубым потоком по небу и падал пятном дымчатого золота на проходившие
близко тонкие тучки; свежесть воздуха вызывала легкую влажность на глаза, ласково
охватывала все члены, лилась вольною струею в грудь. Лаврецкий наслаждался и радовался
своему наслаждению. «Ну, мы еще поживем, – думал он, – не совсем еще нас заела…» Он не
договорил: кто или что… Потом он стал думать о Лизе, о том, что вряд ли она любит
Паншина; что встреться он с ней при других обстоятельствах, – бог знает, что могло бы из
этого выйти; что он понимает Лемма, хотя у ней «своих» слов нет. Да и это неправда: у ней
есть свои слова… «Не говорите об этом легкомысленно», – вспомнилось Лаврецкому. Он
долго ехал, понурив голову, потом выпрямился, медленно произнес:
И я сжег все, чему поклонялся, Поклонился всему, что сжигал… -
но тотчас же ударил лошадь хлыстом и скакал вплоть до дому.
Слезая с коня, оп в последний раз оглянулся с невольной благодарной улыбкой. Ночь,
безмолвная, ласковая ночь, лежала на холмах и на долинах; издали, из ее благовонной
глубины, бог знает откуда – с неба ли, с земли, – тянуло тихим и мягким теплом. Лаврецкий
послал последний поклон Лизе и взбежал на крыльцо.
Следующий день прошел довольно вяло. С утра падал дождь; Лемм глядел исподлобья
и все крепче и крепче стискивал губы, точно он давал себе зарок никогда не открывать их.
Ложась спать, Лаврецкий взял с собою на постель целую груду французских журналов,
которые уже более двух недель лежали у него на столе нераспечатанные, Он принялся
равнодушно рвать куверты и пробегать столбцы газет, в которых, впрочем, не было ничего
нового. Он уже хотел бросить их – и вдруг вскочил с постели, как ужаленный. В фельетоне
одной из газет известный уже нам мусье Жюль сообщал своим читателям «горестную
новость»: прелестная, очаровательная москвитянка, – писал он, одна из цариц моды,
украшение парижских салонов, madame de Lavretzki скончалась почти внезапно, – и весть