Page 42 - Дворянское гнездо

– А! – промолвил Лаврецкий и умолк. Полупечальное, полунасмешливое выражение
промелькнуло у него на лице. Упорный взгляд его смущал Лизу, но она продолжала
улыбаться. – Ну, и дай бог им счастья! – пробормотал он, наконец, как будто про себя, и
отворотил голову. Лиза покраснела.
– Вы ошибаетесь, Федор Иваныч, – сказала она, – вы напрасно думаете… А разве вам
Владимир Николаич не нравится? – спросила она вдруг.
– Не нравится.
– Отчего же?
– Мне кажется, сердца-то у него и нету. Улыбка сошла с лица Лизы.
– Вы привыкли строго судить людей, – промолвила она после долгого молчанья.
– Я? – Не думаю. Какое право имею я строго судить других, помилуйте, когда я сам
нуждаюсь в снисхождении? Или вы забыли, что надо мной один лени– вый не смеется?.. А
что, – прибавил он, – сдержали вы свое обещание?
– Какое?
– Помолились вы за меня?
– Да, я за вас молилась и молюсь каждый день. А вы, пожалуйста, не говорите легко об
этом.
Лаврецкий начал уверять Лизу, что ему это и в голову не приходило, что он глубоко
уважает всякие убеждения; потом он пустился толковать о религии, о ее значении в истории
человечества, о значении христианства…
– Христианином нужно быть, – заговорила не без некоторого усилия Лиза, – не для
того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того, что каждый человек должен
умереть.
Лаврецкий с невольным; удивлением поднял глаза на Лизу и встретил ее взгляд.
– Какое это вы промолвили слово! – сказал он.
– Это слово не мое, – отвечала она.
– Не ваше… Но почему вы заговорили о смерти?
– Не знаю. Я часто о ней думаю.
– Часто?
– Да.
– Этого не скажешь, глядя на вас теперь: у вас такое веселое, светлое лицо, вы
улыбаетесь…
– Да, мне очень весело теперь, – наивно возразила Лиза. Лаврецкому захотелось взять
ее обе руки и крепко стиснуть их…
– Лиза, Лиза, – закричала Марья Дмитриевна, – поди сюда, посмотри, какого карася я
поймала.
– Сейчас, maman, – отвечала Лиза и пошла к ней, а Лаврецкий остался на своей раките.
«Я говорю с ней, словно я не отживший человек», – думал он. Уходя, Лиза повесила свою
шляпу на ветку; с странным, почти нежным чувством посмотрел Лаврецкий на эту шляпу, на
ее длинные, немного помятые ленты. Лиза скоро к нему вернулась и опять стала на плот.
– Почему же вам кажется, что у Владимира Николаича сердца нет? – спросила она
несколько мгновений спустя.
– Я вам уже сказал, что я мог ошибиться; а впрочем, время все покажет.
Лиза задумалась. Лаврецкий заговорил о своем житье-бытье в Васильевском, о
Михалевиче, об Антоне; он чувствовал потребность говорить с Лизой, сообщить ей все, что
приходило ему в душу: она так мило, так внимательно его слушала; ее редкие замечания и
возражения казались ему так просты и умны. Он даже сказал ей это. Лиза удивилась.
– Право? – промолвила она, – а я так думала, что у меня, как у моей горничной Насти,
своих слов нет. Она однажды сказала своему жениху: тебе должно быть скучно со мною; ты
мне говоришь все такое хорошее, а у меня своих слов нету. «И слава богу!» – подумал
Лаврецкий.