Page 44 - Дворянское гнездо

эта, к сожалению, слишком верная, только что дошла до него, г-на Жюля. Он был, – так
продолжал он, – можно сказать, другом покойницы…
Лаврецкий оделся, вышел в сад и до самого утра ходил взад и вперед все по одной
аллее.

XXVIII

На следующее утро, за чаем, Лемм попросил Лаврецкого дать ему лошадей для того,
чтобы возвратиться в город. «Мне пора приняться за дело, то есть за уроки, – заметил
старик, – а то я здесь только даром время теряю». Лаврецкий не сразу отвечал ему: он
казался рассеянным. «Хорошо, – сказал он наконец, – я с вами сам поеду». Без помощи
слуги, кряхтя и сердясь, уложил Лемм небольшой свой чемодан, изорвал и сжег несколько
листов нотной бумаги. Подали лошадей. Выходя из кабинета, Лаврецкий положил в карман
вчерашний нумер газеты. Во все время дороги и Лемм и Лаврецкий мало говорили друг с
другом: каждого из них занимали собственные мысли, и каждый был рад, что другой его не
беспокоит. И расстались они довольно сухо, что, впрочем, часто случается между
приятелями на Руси. Лаврецкий подвез старика к его домику, тот вылез, достал свой чемодан
и, не протягивая своему приятелю руки (он держал чемодан обеими руками перед грудью),
не глядя даже на него, сказал ему по-русски: «Прощайте-с!» – «Прощайте», – повторил
Лаврецкий и велел кучеру ехать к себе на квартиру. Он нанимал, на всякий случай, квартиру
в городе О… Написавши несколько писем и наскоро пообедав, Лаврецкий отправился к
Калитиным. Он застал у них в гостиной одного Паншина, который объявил ему, что Марья
Дмитриевна сейчас выйдет, и тотчас с самой радушной любезностью вступил с ним в
разговор. До того дня Паншин обращался с Лаврецким не то чтоб свысока, а
снисходительно; но Лиза, рассказывая Паншину свою вчерашнюю поездку, отозвалась о
Лаврецком как о прекрасном и умном человеке; этого было довольно: следовало завоевать
«прекрасного» человека. Паншин начал с комплиментов Лаврецкому, с описания восторга, с
которым, по его словам, все семейство
Марьи Дмитриевны отзывалось о Васильевском, и потом, по обыкновению своему,
ловко перейдя к самому себе, начал говорить о своих занятиях, о воззрениях своих на жизнь,
на свет и на службу; сказал слова два о будущности России, о том, как следует губернаторов
в руках держать; тут же весело подтрунил над самим собою и прибавил, что, между прочим,
ему в Петербурге поручили «de populariser l'idee du cadastre» [ 19 ]. Он говорил довольно
долго, с небрежной самоуверенностью разрешая все затруднения и, как фокусник шарами,
играя самыми важными административными и политическими вопросами. Выражения: «Вот
что бы я сделал, если б я был правительством»; «Вы, как умный человек, тотчас со мной
согласитесь», – не сходили у него с языка. Лаврецкий холодно слушал разглагольствования
Паншина: не нравился ему этот красивый, умный и непринужденно изящный человек, с
своей светлой улыбкой, вежливым голосом и пытливыми глазами. Паншин скоро догадался,
с свойственным ему быстрым пониманием ощущений другого, что не доставляет особенного
удовольствия своему собеседнику, и под благовидным предлогом скрылся, решив про себя,
что Лаврецкий, может быть, и прекрасный человек, но несимпатичный, «aigri» [ 20 ] и, «en
somme» [ 21 ], несколько смешной. Марья Дмитриевна появилась в сопровождении
Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные
домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая

19 «Популяризировать идею кадастра» (франц.).

20 «Озлобленный» (франц.).

21 «В конце концов» (франц.).