Page 12 - Идиот

самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что
человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство,
безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли
приговор, дали помучиться, а потом сказали: "ступай, тебя прощают". Вот эдакой человек,
может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с
человеком так нельзя поступать!
Камердинер, хотя и не мог бы так выразить все это, как князь, но конечно, хотя не все,
но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.
- Если уж так вам желательно, - промолвил он. - покурить, то оно, пожалуй, и можно,
коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой, видите,
дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому
оно не порядок…
Но князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек, с
бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на
князя.
- Это, Гаврила Ардалионыч, - начал конфиденциально и почти фамилиарно
камердинер, - докладываются, что князь Мышкин и барыни родственник, приехал с поездом
из-за границы, и узелок в руке, только…
Дальнейшего князь не услышал, потому что камердинер начал шептать. Гаврила
Ардалионович слушал внимательно и поглядывал на князя с большим любопытством,
наконец перестал слушать и нетерпеливо приблизился к нему.
- Вы князь Мышкин? - спросил он чрезвычайно любезно и вежливо. Это был очень
красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого
роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым лицом. Только
улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при
этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое
простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.
"Он должно быть, когда один, совсем не так смотрит и, может быть, никогда не
смеется", почувствовалось как-то князю.
Князь объяснил все что мог, наскоро, почти то же самое, что уже прежде объяснял
камердинеру и еще прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то
припоминал.
- Не вы ли, - спросил он, - изволили с год назад или даже ближе прислать письмо,
кажется из Швейцарии, к Елизавете Прокофьевне?
- Точно так.
- Так вас здесь знают и наверно помнят. Вы к его превосходительству? Сейчас я
доложу… Он сейчас будет свободен. Только вы бы… вам бы пожаловать пока в приемную…
Зачем они здесь? - строго обратился он к камердинеру.
- Говорю, сами не захотели…
В это время вдруг отворилась дверь из кабинета, и какой-то военный, с портфелем в
руке, громко говоря и откланиваясь, вышел оттуда.
- Ты здесь, Ганя? - крикнул голос из кабинета: - а пожалуй-ка сюда!
Гаврила Ардалионович кивнул головой князю и поспешно прошел в кабинет.
Минуты через две дверь отворилась снова, и послышался звонкий и приветливый голос
Гаврилы Ардалионовича:
- Князь, пожалуйте!

III.

Генерал, Иван Федорович Епанчин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным