Page 16 - Идиот

- Я ведь не отказываюсь. Я, может быть, не так выразился…
- Еще бы ты-то отказывал! - с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать
досады. - Тут, брат, дело уж не в том, что ты не отказываешься, а дело в твоей готовности, в
удовольствии, в радости, с которою примешь ее слова… Что у тебя дома делается?
- Да что дома? Дома все состоит в моей воле, только отец по обыкновению дурачится,
но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но однако ж в
тисках держу, и, право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать все, конечно, плачет;
сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я господин своей судьбы, и в доме, желаю,
чтобы меня… слушались. Сестре, по крайней мере, все это отчеканил, при матери.
- А я, брат, продолжаю не постигать, - задумчиво заметил генерал, несколько вскинув
плечами и немного расставив руки. - Нина Александровна тоже намедни, вот когда
приходила-то, помнишь? стонет и охает: "чего вы?" спрашиваю. Выходит, что им будто бы
тут бесчестье. Какое же тут бесчестье, позвольте спросить? Кто в чем может Настасью
Филипповну укорить, или что-нибудь про нее указать? Неужели то, что она с Тоцким была?
Но ведь это такой уже вздор, при известных обстоятельствах особенно! "Вы, говорит, не
пустите ее к вашим дочерям?" Ну! Эвона! Ай да Нина Александровна! То-есть, как это не
понимать, как это не понимать…
- Своего положения? - подсказал Ганя затруднившемуся генералу: - она понимает; вы
на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались.
И однако до сих пор все тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не
сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Князь слышал весь этот разговор, сидя в уголке за своею каллиграфскою пробой. Он
кончил, подошел к столу и подал свой листок.
- Так это Настасья Филипповна? - промолвил он, внимательно и любопытно поглядев
на портрет: - удивительно хороша! - прибавил он тотчас же с жаром. На портрете была
изображена действительно необыкновенной красоты женщина. Она была сфотографирована
в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, повидимому,
темнорусые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый;
выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может
быть, и бледна… Ганя и генерал с изумлением посмотрели на князя…
- Как, Настасья Филипповна! Разве вы уж знаете и Настасью Филипповну? - спросил
генерал.
- Да; всего только сутки в России, а уж такую раскрасавицу знаю, - ответил князь, и тут
же рассказал про свою встречу с Рогожиным и передал весь рассказ его.
- Вот еще новости! - опять затревожился генерал, чрезвычайно внимательно
выслушавший рассказ, и пытливо поглядел на Ганю.
- Вероятно, одно только безобразие, - пробормотал тоже несколько замешавшийся
Ганя, - купеческий сынок гуляет. Я про него что-то уже слышал.
- Да и я, брат, слышал, - подхватил генерал. - Тогда же, после серег, Настасья
Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может
быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки
страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не
вышло бы анекдота какого-нибудь! - заключил генерал задумчиво.
- Вы миллиона опасаетесь? - осклабился Ганя.
- А ты нет, конечно?
- Как вам показалось, князь, - обратился вдруг к нему Ганя, - что это, серьезный
какой-нибудь человек, или только так, безобразник? Собственно ваше мнение?
В Гане что-то происходило особенное, когда он задавал этот вопрос. Точно новая и
особенная какая-то идея загорелась у него в мозгу и нетерпеливо засверкала в глазах его.
Генерал же, который искренно и простосердечно беспокоился, тоже покосился на князя, но
как бы не ожидая много от его ответа.
- Не знаю, как вам сказать, - ответил князь, - только мне показалось, что в нем много