Page 17 - Идиот

страсти и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень
может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
- Так? Вам так показалось? - уцепился генерал за эту идею.
- Да, показалось.
- И однако ж этого рода анекдоты могут происходить и не в несколько дней, а еще до
вечера, сегодня же, может, что-нибудь обернется, - усмехнулся генералу Ганя.
- Гм!.. Конечно… Пожалуй, а уж тогда все дело в том, как у ней в голове мелькнет, -
сказал генерал.
- А ведь вы знаете, какова она иногда?
- То-есть какова же? - вскинулся опять генерал, достигший чрезвычайного
расстройства. - Послушай, Ганя, ты пожалуста сегодня ей много не противоречь и
постарайся эдак, знаешь, быть… одним словом, быть по душе… Гм!.. Что ты так рот-то
кривишь? Слушай, Гаврила Ардалионыч, кстати, очень даже кстати будет теперь сказать:
из-за чего мы хлопочем? Понимаешь, что я относительно моей собственной выгоды, которая
тут сидит, уже давно обеспечен; я, так или иначе, а в свою пользу дело решу. Тоцкий
решение свое принял непоколебимо, стало быть, и я совершенно уверен. И потому, если я
теперь желаю чего, так это единственно твоей пользы. Сам посуди; не доверяешь ты что ли
мне? При том же ты человек… человек… одним словом, человек умный, и я на тебя
понадеялся… а это, в настоящем случае, это… это…
- Это главное, - договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся генералу и скорчив
свои губы в ядовитейшую улыбку, которую уже не хотел скрывать. Он глядел своим
воспаленным взглядом прямо в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел в его
взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.
- Ну да, ум главное! - поддакнул он, резко смотря на Ганю: - и смешной же ты человек,
Гаврила Ардалионыч! Ты ведь точно рад, я замечаю, этому купчику, как выходу для себя. Да
тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить
с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать
других, тем паче, что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается
довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего только
несколько часов… Ты понял? Понял? Хочешь ты или не хочешь, в самом деле? Если не
хочешь, скажи, и - милости просим. Никто вас, Гаврила Ардалионыч, не удерживает, никто
насильно в капкан не тащит, если вы только видите тут капкан.
- Я хочу, - вполголоса, но твердо промолвил Ганя, потупил глаза и мрачно замолк.
Генерал был удовлетворен. Генерал погорячился, но уж видимо раскаивался, что
далеко зашел. Он вдруг оборотился к князю, и, казалось, по лицу его вдруг прошла
беспокойная мысль, что ведь князь был тут и все-таки слышал. Но он мгновенно успокоился,
при одном взгляде на князя можно была вполне успокоиться.
- Ого! - вскричал генерал, смотря на образчик каллиграфии, представленный князем: -
да ведь это пропись! Да и пропись-то редкая! Посмотри-ка, Ганя, каков талант!
На толстом веленевом листе князь написал средневековым русским шрифтом фразу:
"Смиренный игумен Пафнутий руку приложил".
- Вот это, - разъяснял князь с чрезвычайным удовольствием и одушевлением, - это
собственная подпись игумена Пафнутия со снимка четырнадцатого столетия. Они
превосходно подписывались, все эти наши старые игумены и митрополиты, и с каким иногда
вкусом, с каким старанием! Неужели у вас нет хоть Погодинского издания, генерал? Потом я
вот тут написал другим шрифтом: это круглый, крупный французский шрифт, прошлого
столетия, иные буквы даже иначе писались, шрифт площадной, шрифт публичных писцов,
заимствованный с их образчиков (у меня был один), - согласитесь сами, что он не без
достоинств. Взгляните на эти круглые д, а. Я перевел французский характер в русские буквы,
что очень трудно, а вышло удачно. Вот и еще прекрасный и оригинальный шрифт, вот эта
фраза: "усердие все превозмогает". Это шрифт русский писарский или, если хотите,
военно-писарский. Так пишется казенная бумага к важному лицу, тоже круглый шрифт,