Page 180 - Идиот

девяносто девять сотых людей (это-то уж по крайней мере) всегда состояли в этих мыслях, и
только разве одна сотая людей постоянно смотрела и смотрит иначе.
Изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в
конце) считались в обществе не более как дураками, - это уж самое рутинное замечание,
слишком всем известное. Если, например, в продолжение десятков лет все тащили свои
деньги в ломбард и натащили туда миллиарды по четыре процента, то уж разумеется, когда
ломбарда не стало, и все остались при собственной инициативе, то большая часть этих
миллионов должна была непременно погибнуть в акционерной горячке и в руках
мошенников, - и это даже приличием и благонравием требовалось. Именно благонравием;
если благонравная робость и приличный недостаток оригинальности составляли у нас до сих
пор, по общепринятому убеждению, неотъемлемое качество человека дельного и
порядочного, то уж слишком непорядочно и даже неприлично было бы так слишком вдруг
измениться. Какая, например, мать, нежно любящая свое дитя, не испугается и не заболеет от
страха, если ее сын или дочь чуть-чуть выйдут из рельсов: "нет, уж лучше пусть будет
счастлив и проживет в довольстве и без оригинальности", думает каждая мать, закачивая
свое дитя. А наши няньки, закачивая детей, спокон-веку причитывают и припевают: "будешь
в золоте ходить, генеральский чин носить!" Итак, даже у наших нянек чин генерала считался
за предел русского счастья и, стало быть, был самым популярным национальным идеалом
спокойного, прекрасного блаженства. И в самом деле: посредственно выдержав экзамен и
прослужив тридцать пять лет, - кто мог у нас не сделаться наконец генералом и не скопить
известную сумму в ломбарде? Таким образом, русский человек, почти безо всяких усилий,
достигал, наконец, звания человека дельного и практического. В сущности, не сделаться
генералом мог у нас один только человек оригинальный, другими словами, беспокойный.
Может быть, тут и есть некоторое недоразумение; но говоря вообще, кажется, это верно, и
общество наше было вполне справедливо, определяя свой идеал человека практического.
Тем не менее мы все-таки наговорили много лишнего; хотели же собственно сказать
несколько пояснительных слов о знакомом нам семействе Епанчиных. Эти люди, или по
крайней мере наиболее рассуждающие члены в этом семействе, постоянно страдали от
одного почти общего их фамильного качества, прямо противоположного тем добродетелям,
о которых мы сейчас рассуждали выше. Не понимая факта вполне (потому что его трудно
понять), они все-таки иногда подозревали, что у них в семействе как-то все идет не так, как у
всех. У всех гладко, у них шероховато; все катятся по рельсам, - они поминутно
выскакивают из рельсов. Все поминутно и благонравно робеют, а они нет. Лизавета
Прокофьевна, правда, слишком даже пугалась, но все-таки это была не та благонравная
светская робость, по которой они тосковали. Впрочем, может быть, только одна Лизавета
Прокофьевна и тревожилась: девицы были еще молоды, - хотя народ очень проницательный
и иронический, а генерал хоть и проницал (не без туготы впрочем), но в затруднительных
случаях говорил только: гм! и в конце концов возлагал все упования на Лизавету
Прокофьевну. Стало быть, на ней и лежала ответственность. И не то чтобы, например,
семейство это отличалось какою-нибудь собственною инициативой или выпрыгивало из
рельсов по сознательному влечению к оригинальности, что было бы уж совсем неприлично.
О, нет! Ничего этого, по-настоящему, не было, то-есть никакой сознательно-поставленной
цели, а все-таки, в конце концов, выходило так, что семейство Епанчиных, хотя и очень
почтенное, было все же какое-то не такое, каким следует быть вообще всем почтенным
семействам. В последнее время Лизавета Прокофьевна стала находить виноватою во всем
одну себя и свой "несчастный" характер, - отчего и увеличились ее страдания. Она сама
поминутно честила себя "глупою, неприличною чудачкой" и мучилась от мнительности,
терялась беспрерывно, не находила выхода в каком-нибудь самом обыкновенном
столкновении вещей и поминутно преувеличивала беду.
Еще в начале нашего рассказа мы упомянули, что Епанчины пользовались общим и
действительным уважением. Даже сам генерал Иван Федорович, человек происхождения
темного, был бесспорно и с уважением принят везде. Уважения он и заслуживал, во-первых,