Page 184 - Идиот

переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на
впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна
хмурилась, хотя и не все понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила,
слушала и упорно молчала.
- Позвольте, - с жаром возражал Евгений Павлович, - я ничего и не говорю против
либерализма. Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого,
которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать,
как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки
повторяю, что за то собственно и нападаю на него, что русский либерал не есть русский
либерал, а есть не русский либерал. Дайте мне русского либерала, и я его сейчас же при вас
поцелую.
- Если только он захочет вас целовать, - сказала Александра Ивановна, бывшая в
необыкновенном возбуждении. Даже щеки ее разрумянились более обыкновенного.
"Ведь вот, - подумала про себя Лизавета Прокофьевна, - то спит да ест, не растолкаешь,
а то вдруг подымется раз в год и заговорит так, что только руки на нее разведешь".
Князь заметил мельком, что Александре Ивановне, кажется, очень не нравится, что
Евгений Павлович говорит слишком весело, говорит на серьезную тему и как будто
горячится, а в то же время как будто и шутит.
- Я утверждал сейчас, только что пред вашим приходом, князь, - продолжал Евгений
Павлович, - что у нас до сих пор либералы были только из двух слоев, прежнего
помещичьего (упраздненного) и семинарского. А так как оба сословия обратились наконец в
совершенные касты, в нечто совершенно от нации особливое, и чем дальше, тем больше, от
поколения к поколению, то, стало быть, и все то, что они делали и делают, было совершенно
не национальное…
- Как? Стало быть, все что сделано - все не русское? - возразил князь Щ.
- Не национальное; хоть и по-русски, но не национальное; и либералы у нас не русские,
и консерваторы не русские, все… И будьте уверены, что нация ничего не признает из того,
что сделано помещиками и семинаристами, ни теперь, ни после…
- Вот это хорошо! Как можете вы утверждать такой парадокс, если только это серьезно?
Я не могу допустить таких выходок насчет русского помещика; вы сами русский помещик, -
горячо возражал князь Щ.
- Да ведь я и не в том смысле о русском помещике говорю, как вы принимаете.
Сословие почтенное, хоть по тому уж одному, что я к нему принадлежу; особенно теперь,
когда оно перестало существовать…
- Неужели и в литературе ничего не было национального? - перебила Александра
Ивановна.
- Я в литературе не мастер, но и русская литература, по-моему, вся не русская, кроме
разве Ломоносова, Пушкина и Гоголя.
- Во-первых, это не мало, а во-вторых, один из народа, а другие два - помещики, -
засмеялась Аделаида.
- Точно так, но не торжествуйте. Так как этим только троим до сих пор из всех русских
писателей удалось сказать каждому нечто действительно свое, свое собственное, ни у кого не
заимствованное, то тем самым эти трое и стали тотчас национальными. Кто из русских
людей скажет, напишет или сделает что-нибудь свое, свое неотъемлемое и
незаимствованное, тот неминуемо становится национальным, хотя бы он и по-русски плохо
говорил. Это для меня аксиома. Но мы не об литературе начали говорить, мы заговорили о
социалистах, и чрез них разговор пошел; ну, так я утверждаю, что у нас нет ни одного
русского социалиста; нет и не было, потому что все наши социалисты тоже из помещиков
или семинаристов. Все наши отъявленные, афишованные социалисты, как здешние, так и
заграничные, больше ничего как либералы из помещиков времен крепостного права. Что вы
смеетесь? Дайте мне их книги, дайте мне их учения, их мемуары, и я, не будучи
литературным критиком, берусь написать вам убедительнейшую литературную критику, в