Page 275 - Идиот

- Понимаю-с. Невинная ложь для веселого смеха, хотя бы и грубая, не обижает сердца
человеческого. Иной и лжет-то, если хотите, из одной только дружбы, чтобы доставить тем
удовольствие собеседнику; но если просвечивает неуважение, если именно, может быть,
подобным неуважением хотят показать, что тяготятся связью, то человеку благородному
остается лишь отвернуться и порвать связь, указав обидчику его настоящее место.
Генерал даже покраснел, говоря.
- Да Лебедев и не мог быть в двенадцатом году в Москве; он слишком молод для этого;
это смешно.
- Во-первых, это; но, положим, он тогда уже мог родиться; но как же уверять в глаза,
что французский шассер навел на него пушку и отстрелил ему ногу, так, для забавы; что он
ногу эту поднял и отнес домой, потом похоронил ее на Ваганьковском кладбище, и говорит,
что поставил над нею памятник, с надписью, с одной стороны: "здесь погребена нога
коллежского секретаря Лебедева", а с другой: "покойся, милый прах, до радостного утра", и
что наконец служит ежегодно по ней панихиду (что уже святотатство) и для этого ежегодно
ездит в Москву. В доказательство же зовет в Москву, чтобы показать и могилу, и даже ту
самую французскую пушку в Кремле, попавшую в плен; уверяет, что одиннадцатая от ворот,
французский фальконет прежнего устройства.
- И при том же ведь у него обе ноги целы, на виду! - засмеялся князь: - уверяю вас, что
это невинная шутка; не сердитесь.
- Но позвольте же и мне понимать-с; насчет ног на виду, - то это еще, положим, не
совсем невероятно; уверяет, что нога Черносвитовская…
- Ах да, с Черносвитовскою ногой, говорят, танцевать можно.
- Совершенно знаю-с; Черносвитов, изобретя свою ногу, первым делом тогда забежал
ко мне показать. Но Черносвитовская нога изобретена несравненно позже… И к тому же
уверяет, что даже покойница жена его, в продолжение всего их брака, не знала, что у него, у
мужа ее, деревянная нога. "Если ты, - говорит, когда я заметил ему все нелепости, - если ты в
двенадцатом году был у Наполеона в камер-пажах, то и мне позволь похоронить ногу на
Ваганьковском".
- А разве вы… - начал-было князь, и смутился.
Генерал посмотрел на князя решительно свысока и чуть не с насмешкой.
- Договаривайте, князь, - особенно плавно протянул он, - договаривайте. Я
снисходителен, говорите все: признайтесь, что вам смешна даже мысль видеть пред собой
человека в настоящем его унижении и… бесполезности, и в то же время слышать, что этот
человек был личным свидетелем… великих событий. Он ничего еще не успел вам…
насплетничать?
- Нет; я ничего не слыхал от Лебедева, - если вы говорите про Лебедева…
- Гм, я полагал напротив. Собственно и разговор-то зашел вчера между нами все по
поводу этой… странной статьи в "Архиве". Я заметил ее нелепость, и так как я сам был
личным свидетелем… вы улыбаетесь, князь, вы смотрите на мое лицо?
- Н-нет, я…
- Я моложав на вид, - тянул слова генерал, - но я несколько старее годами, чем кажусь в
самом деле. В двенадцатом году я был лет десяти или одиннадцати. Лет моих я и сам
хорошенько не знаю. В формуляре убавлено; я же имел слабость убавлять себе года и сам в
продолжение жизни.
- Уверяю вас, генерал, что совсем не нахожу странным, что в двенадцатом году вы
были в Москве и… конечно, вы можете сообщить… также как и все бывшие. Один из наших
автобиографов начинает свою книгу именно тем, что в двенадцатом году его, грудного
ребенка, в Москве, кормили хлебом французские солдаты.
- Вот видите, - снисходительно одобрил генерал, - случай со мной конечно выходит из
обыкновенных, но не заключает в себе и ничего необычайного. Весьма часто правда кажется
невозможною. Камер-паж! Странно слышать, конечно. Но приключение с десятилетним
ребенком, может быть, именно объясняется его возрастом. С пятнадцатилетним того уже не