Page 276 - Идиот

было бы, и это непременно так, потому что пятнадцатилетний я бы не убежал из нашего
деревянного дома, в Старой Басманной, в день вшествия Наполеона в Москву, от моей
матери, опоздавшей выехать из Москвы и трепетавшей от страха. Пятнадцати лет и я бы
струсил, а десяти я ничего не испугался и пробился сквозь толпу к самому даже крыльцу
дворца, когда Наполеон слезал с лошади.
- Без сомнения, вы отлично заметили, что именно десяти лет можно было не
испугаться… - поддакнул князь, робея и мучаясь мыслью, что сейчас покраснеет.
- Без сомнения, и все произошло так просто и натурально, как только может
происходить в самом деле; возьмись за это дело романист, он наплетет небылиц и
невероятностей.
- О, это так! - вскричал князь: - эта мысль и меня поражала, и даже недавно. Я знаю
одно истинное убийство за часы, оно уже теперь в газетах. Пусть бы выдумал это
сочинитель, - знатоки народной жизни и критики тотчас же крикнули бы, что это
невероятно; а прочтя в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов
поучаетесь русской действительности. Вы это прекрасно заметили, генерал! - с жаром
закончил князь, ужасно обрадовавшись, что мог ускользнуть от явной краски в лице.
- Не правда ли? Не правда ли? - вскричал генерал, засверкав даже глазами от
удовольствия. - Мальчик, ребенок, не понимающий опасности, пробирается сквозь толпу,
чтоб увидеть блеск, мундиры, свиту и наконец великого человека, о котором так много
накричали ему. Потому что тогда все, несколько лет сряду, только и кричали о нем. Мир был
наполнен этим именем; я, так сказать, с молоком всосал. Наполеон, проходя в двух шагах,
нечаянно различает мой взгляд; я же был в костюме барченка, меня одевали хорошо. Один я
такой, в этой толпе, согласитесь сами…
- Без сомнения, это должно было его поразить и доказало ему, что не все выехали, и что
остались и дворяне с детьми.
- Именно, именно! Он хотел привлечь бояр! Когда он бросил на меня свой орлиный
взгляд, мои глаза, должно быть, сверкнули в ответ ему: "Voilа un garзon bien eveillй! Qui est
ton pиre?" Я тотчас отвечал ему, почти задыхаясь от волнения: "генерал, умерший на полях
своего отечества". "Le fils d'un boyard et d'un brave pardessus le marchй! J'aime les boyards.
M'aimes-tu petit?" На этот быстрый вопрос я также быстро ответил: русское сердце в
состоянии даже в самом враге своего отечества отличить великого человека!" То-есть,
собственно не помню, буквально ли я так выразился… я был ребенок… но смысл наверно
был тот! Наполеон был поражен, он подумал и сказал своей свите: "я люблю гордость этого
ребенка! Но если все русские мыслят, как это дитя, то…" он недоговорил и вошел во дворец.
Я тотчас же вмешался в свиту и побежал за ним. В свите уже расступались предо мной и
смотрели на меня как на фаворита. Но все это только мелькнуло… Помню только, что, войдя
в первую залу, император вдруг остановился пред портретом императрицы Екатерины, долго
смотрел на него в задумчивости и наконец произнес: "Это была великая женщина!" и прошел
мимо. Чрез два дня меня все уже знали во дворце и в Кремле, и звали "le petit boyard". Я
только ночевать уходил домой. Дома чуть с ума не сошли. Еще чрез два дня умирает
камер-паж Наполеона, барон де-Базанкур, не вынесший похода. Наполеон вспомнил обо мне;
меня взяли, привели, не объясняя дела, примерили на меня мундир покойного, мальчика лет
двенадцати, и когда уже привели меня в мундире к императору, и он кивнул на меня
головой, объявили мне, что я удостоен милостью и произведен в камер-пажи его величества.
Я был рад, я действительно чувствовал к нему, и давно уже, горячую симпатию… ну, и
кроме того, согласитесь, блестящий мундир, что для ребенка составляет многое… Я ходил в
темно-зеленом фраке, с длинными и узкими фалдами; золотые пуговицы, красные опушки на
рукавах с золотым шитьем, высокий, стоячий, открытый воротник, шитый золотом, шитье на
фалдах; белые лосинные панталоны в обтяжку, белый шелковый жилет, шелковые чулки,
башмаки с пряжками… а во время прогулок императора на коне, и если я участвовал в свите,
высокие ботфорты. Хотя положение было не блестящее и предчувствовались уже огромные
бедствия, но этикет соблюдался по возможности, и даже тем пунктуальнее, чем сильнее