Page 89 - Идиот

первое мгновение до того были обескуражены, что стали даже понемногу ретироваться
обратно, в другую комнату. Один только Лебедев был из числа наиболее ободренных и
убежденных, и выступал почти рядом с Рогожиным, постигая, что в самом деле значит
миллион четыреста тысяч чистыми деньгами и сто тысяч теперь, сейчас же, в руках. Надо,
впрочем заметить, что все они, не исключая даже знатока Лебедева, несколько сбивались в
познании границ и пределов своего могущества, и в самом ли деле им теперь все дозволено,
или нет? Лебедев в иные минуты готов был поклясться, что все, но в другие минуты ощущал
беспокойную потребность припомнить про себя, на всякий случай, некоторые и
преимущественно ободрительные и успокоительные статейки свода законов.
На самого Рогожина гостиная Настасьи Филипповны произвела обратное впечатление,
чем на всех его спутников. Только что приподнялась портьера, и он увидал Настасью
Филипповну, - все остальное перестало для него существовать, как и давеча утром, даже
могущественнее чем давеча утром. Он побледнел и на мгновение остановился; угадать
можно было, что сердце его билось ужасно. Робко и потерянно смотрел он несколько секунд,
не отводя глаз, на Настасью Филипповну. Вдруг, как бы потеряв весь рассудок и чуть не
шатаясь, подошел он к столу; дорогой наткнулся на стул Птицына и наступил своими
грязными сапожищами на кружевную отделку великолепного голубого платья молчаливой
красавицы-немки; не извинился и не заметил. Подойдя к столу, он положил на него один
странный предмет, с которым и вступил в гостиную, держа его пред собой в обеих руках.
Это была большая пачка бумаги, вершка три в высоту и вершка четыре в длину, крепко и
плотно завернутая в Биржевые Ведомости и обвязанная туго-на-туго со всех сторон и два
раза на-крест бичевкой, в роде тех, которыми обвязывают сахарные головы. Затем стал, ни
слова не говоря и опустив руки, как бы ожидая своего приговора. Костюм его был
совершенно давешний, кроме совсем нового шелкового шарфа на шее, ярко-зеленого с
красным, с огромною бриллиантовою булавкой, изображавшею жука, и массивного
бриллиантового перстня на грязном пальце правой руки. Лебедев до стола не дошел шага на
три; остальные, как сказано было, понемногу набирались в гостиную. Катя и Паша,
горничные Настасьи Филипповны, тоже прибежали глядеть из-за приподнятых портьер, с
глубоким изумлением и страхом.
- Что это такое? - спросила Настасья Филипповна, пристально и любопытно оглядев
Рогожина и указывая глазами на "предмет".
- Сто тысяч! - ответил тот почти шепотом.
- А сдержал-таки слово, каков! Садитесь, пожалуста, вот тут, вот на этот стул; я вам
потом скажу что-нибудь. Кто с вами? Вся давешняя компания? Ну, пусть войдут и сядут; вон
там на диване можно, вот еще диван, Вот там два кресла… что же они не хотят, что ли?
Действительно, некоторые положительно сконфузились, отретировались и уселись
ждать в другой комнате, но иные остались и расселись по приглашению, но только подальше
от стола, больше по углам, одни все еще желая несколько стушеваться, другие - чем дальше,
тем больше и как-то неестественно быстро ободряясь. Рогожин уселся тоже на показанный
ему стул, но сидел не долго; он скоро встал и уже больше не садился. Мало-по-малу он стал
различать и оглядывать гостей. Увидев Ганю, он ядовито улыбнулся и прошептал про себя:
"вишь!" На генерала и на Афанасия Ивановича он взглянул без смущения и даже без
особенного любопытства. Но когда заметил подле Настасьи Филипповны князя, то долго не
мог оторваться от него, в чрезвычайном удивлении, и как бы не в силах дать себе в этой
встрече отчет. Можно было подозревать, что минутами он был в настоящем бреду. Кроме
всех потрясений этого дня, он всю прошедшую ночь провел в вагоне и уже почти двое суток
не спал.
- Это, господа, сто тысяч, - сказала Настасья Филипповна, обращаясь ко всем с
каким-то лихорадочно-нетерпеливым вызовом, - вот в этой грязной пачке. Давеча вот он
закричал как сумасшедший, что привезет мне вечером сто тысяч, и я все ждала его. Это он
торговал меня; начал с восемнадцати тысяч, потом вдруг скакнул на сорок, а потом вот и эти
сто. Сдержал-таки слово! Фу, какой он бледный!.. Это давеча все у Ганечки было: я приехала