Page 16 - Казаки

— Я ему нынче скажу, право, скажу, — продолжал Назарка. — Скажем: не пойдем,
измучились, да и все тут. Скажи, право, он тебя послушает. А то что это!
— Во нашел о чем толковать! — сказал Лукашка, видимо думая о другом, — дряни-то!
Добро бы из станицы на ночь выгонял, обидно бы было. Там погуляешь, а тут что? Что на
кордоне, что в секрете, все одно. Эка ты…
— А в станицу придешь?
— На праздник пойду.
— Сказывал Гурка, твоя Дунайка с Фомушкиным гуляет, — вдруг сказал Назарка.
— А черт с ней! — отвечал Лукашка, оскаливая сплошные белые зубы, но не
смеясь. — Разве я другой не найду.
— Как сказывал Гурка-то: пришел, говорит, он к ней, а мужа нет. Фомушкин сидит,
пирог ест. Он посидел, да и пошел под окно; слышит, она и говорит: «Ушел черт-то. Что,
родной, пирожка не ешь? А спать, говорит, домой не ходи». А он и говорит из-под окна:
«Славно».
— Врешь!
— Право, ей-богу. Лукашка помолчал.
— А другого нашла, черт с ней: девок мало ли? Она мне и то постыла.
— Вот ты черт какой! — сказал Назарка. — Ты бы к Марьянке хорунжиной подъехал.
Что она ни с кем не гуляет?
Лукашка нахмурился.
— Что Мирьянка! все одно! — сказал он.
— Да вот сунься-ка…
— А ты что думаешь? Да мало ли их по станице? И Лукашка опять засвистал и пошел к
кордону, обрывая листья с сучьев. Проходя по кустам, он вдруг остановился, заметив
гладкое деревцо, вынул из-под кинжала ножик и вырезал.
— То-то шомпол будет, — сказал он, свистя в воздухе прутом.
Казаки сидели за ужином в мазаных сенях кордона, на земляном полу, вокруг низкого
татарского столика, когда речь зашла о череде в секрет . — Кому ж нынче идти? — крикнул
один из казаков, обращаясь к уряднику в отворенную дверь хаты.
— Да кому идти? — отозвался урядник. — Дядя Бурлак ходил, Фомушкин
ходил, — сказал он не совсем уверенно. — Идите вы, что ли? Ты да Назар, — обратился он к
Луке, — да Ергушов пойдет; авось проспался.
— Ты-то не просыпаешься, так ему как же! — сказал Назарка вполголоса.
Казаки засмеялись.
Ергушов был тот самый казак, который пьяный спал у избы. Он только что, протирая
глаза, ввалился в сени.
Лукашка в это время, встав, справлял ружье.
— Да скорей идите; поужинайте и идите, — сказал урядник. И, не ожидая выражения
согласия, урядник затворил дверь, видимо мало надеясь на послушание казаков. — Кабы не
приказано было, я бы не послал, а то, гляди, сотник набежит. И то, говорят, восемь человек
абреков переправилось.
— Что ж, идти надо, — говорил Ергушов, — порядок! Нельзя, время такое. Я говорю,
идти надо.
Лукашка между тем, держа обеими руками передо ртом большой кусок фазана и
поглядывая то на урядника, то на Назарку, казалось, был совершенно равнодушен к тому,
что происходило, и смеялся над обоими. Казаки еще не успели убраться в секрет, когда дядя
Ерошка, до ночи напрасно просидевший под чинарой, вошел в темные сени.
— Ну, ребята, — загудел в низких сенях его бас, покрывавший все голоса, — вот и я с
вами пойду. Вы на чеченцев, а я на свиней сидеть буду.

VIII