Page 22 - Казаки

почти бегом шли домой, не переставая разговаривать.
— Ты ей не сказывай смотри, что я прислал; а поди посмотри, муж дома, что
ли? — говорил Лука резким голосом.
— А я к Ямке зайду — погуляем, что ль? — спрашивал покорный Назар.
— Уж когда же гулять-то, что не нынче, — отвечал Лука.
Придя в станицу, казаки выпили и завалились спать до вечера.

X

На третий день после описанного события две роты кавказского пехотного полка
пришли стоять в Новомлинскую станицу. Отпряженный ротный обоз уже стоял на площади.
Кашевары, вырыв яму и притащив с разных дворов плохо лежавшие чурки, уже варили
кашу. Фельдфебеля рассчитывали людей. Фурштаты забивали колья для коновязи.
Квартирьеры, как домашние люди, сновали по улицам и переулкам, указывая квартиры
офицерам и солдатам. Тут были зеленые ящики, выстроенные во фрунт. Тут были артельные
повозки и лошади. Тут были котлы, в которых варилась каша. Тут был и капитан, и поручик,
и Онисим Михайлович, фельдфебель. И находилось все это в той самой станице, где,
слышно было, приказано стоять ротам; следовательно, роты были дома. Зачем стоять тут?
Кто такие эти казаки? Нравится ли им, что будут стоять у них? Раскольники они или нет? До
этого нет дела. Распущенные от расчета, изнуренные и запыленные солдаты, шумно и
беспорядочно, как усаживающийся рой, рассыпаются по площади и улицам; решительно не
замечая нерасположения казаков, по двое, по трое, с веселым говором и позвякивая ружьями,
входят в хаты, развешивают амуницию, разбирают мешочки и пошучивают с бабами. К
любимому солдатскому месту, к каше, собирается большая группа, и с трубочками в зубах
солдатики, поглядывая то на дым, незаметно подымающийся в жаркое небо и сгущающийся
в вышине, как белое облако, то на огонь костра, как расплавленное стекло дрожащий в
чистом воздухе, острят и потешаются над казаками и казачками за то, что они живут совсем
не так, как русские. По всем дворам виднеются солдаты, и слышен их хохот, слышны
ожесточенные и пронзительные крики казачек, защищающих свои дома, не дающих воды и
посуды. Мальчишки и девчонки, прижимаясь к матерям и друг к другу, с испуганным
удивлением следят за всеми движениями не виданных еще ими армейских и на
почтительном расстоянии бегают за ними. Старые казаки выходят из хат, садятся на
завалинках и мрачно и молчаливо смотрят на хлопотню солдат, как будто махнув рукой на
все и не понимая, что из этого может выйти.
Оленину, который уже три месяца как был зачислен юнкером в кавказский полк, была
отведена квартира в одном из лучших домов в станице, у хорунжего Ильи Васильевича, то
есть у бабуки Улиты.
— Что это будет такое, Дмитрий Андреевич? — говорил запыхавшийся Ванюша
Оленину, который верхом, в черкеске, на купленном в Грозной кабардинце весело после
пятичасового перехода въезжал на двор отведенной квартиры.
— А что, Иван Васильич? — спросил он, подбадривая лошадь и весело глядя на
вспотевшего, со спутанными волосами и расстроенным лицом Ванюшу, который приехал с
обозом и разбирал вещи.
Оленин на вид казался совсем другим человеком. Вместо бритых скул у него были
молодые усы и бородка. Вместо истасканного ночною жизнью желтоватого лица — на
щеках, на лбу, за ушами был красный, здоровый загар. Вместо чистого, нового черного
фрака была белая, грязная, с широкими складками черкеска и оружие. Вместо свежих
крахмальных воротничков — красный ворот канаусового бешмета стягивал загорелую шею.
Он был одет по-черкесски, но плохо; всякий узнал бы в нем русского, а не джигита. Все было
так, да не так. Несмотря на то, вся наружность его дышала здоровьем, веселостью и
самодовольством.
— Вам вот смешно, — сказал Ванюша, — а вы подите-ка сами поговорите с этим