Page 32 - Казаки

Он и в татарском камыше и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что Бог дал, то и лопает.
А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что все одна
фальшь, — прибавил он, помолчав.
— Что фальшь? — спросил Оленин.
— Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина
— кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же. Убили его в Чечнях. Так он говорил, что
это все уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на
могилке, вот и все. (Старик засмеялся.) Отчаянный был!
— А сколько тебе лет? — спросил Оленин.
— А Бог е знает! Годов семьдесят есть. Как у вас царица была, я уже не махонький был.
Вот ты и считай, много ли будет. Годов семьдесят будет?
— Будет. А ты еще молодец.
— Что же, благодарю Бога, я здоров, всем здоров; только баба, ведьма, испортила…
— Как?
— Да так испортила…
— Так, как умрешь, трава вырастет? — повторил Оленин.
Ерошка, видимо, не хотел ясно выразить свою мысль.
Он помолчал немного.
— А ты как думал? Пей! — закричал он, улыбаясь и поднося вино.

XV

— Так о чем бишь я говорил? — продолжал он, припоминая. — Так вот я какой
человек! Я охотник. Против меня другого охотника по полку нету. Я тебе всякого зверя,
всяку птицу найду и укажу; и что и где — все знаю. У меня и собаки есть, и два ружья есть, и
сети, и кобылка, и ястреб, — все есть, благодарю Бога. Коли ты настоящий охотник, не
хвастаешь, я тебе все покажу. Я какой человек? След найду, — уж я его знаю, зверя, и знаю,
где ему лечь и куда пить или валяться придет. Лопазик 21 сделаю и сижу ночь, караулю. Что
дома-то сидеть! Только нагрешишь, пьян надуешься. Еще бабы тут придут, тары да бары;
мальчишки кричат; угоришь еще. То ли дело, на зорьке выйдешь, местечко выберешь,
камыш прижмешь, сядешь и сидишь, добрый молодец, дожидаешься. Все-то ты знаешь, что
в лесу делается. На небо взглянешь — звездочки ходят, рассматриваешь по ним, гляди,
времени много ли. Кругом поглядишь — лес шелыхается, все ждешь, вот-вот затрещит,
придет кабан мазаться. Слушаешь, как там орлы молодые запищат, петухи ли в станице
откликнутся, или гуси. Гуси — так до полночи, значит. И все это я знаю. А то как ружье где
далече ударит, мысли придут. Подумаешь: кто это стрелял? Казак, так же как я, зверя
выждал, и попал ли он его, или так только, испортил, и пойдет, сердечный, по камышу кровь
мазать так, даром. Не люблю! ох, не люблю! Зачем зверя испортил? Дурак! Дурак! Или
думаешь себе: «Может, абрек какого казачонка глупого убил». Все это в голове у тебя ходит.
А то раз сидел я на воде; смотрю — зыбка сверху плывет. Вовсе целая, только край отломан.
То-то мысли пришли. Чья такая зыбка? Должно, думаю, ваши черти солдаты в аул пришли,
чеченок побрали, ребеночка убил какой черт: взял за ножки да об угол. Разве не делают
так-то? Эх, души нет в людях! И такие мысли пришли, жалко стало. Думаю: зыбку бросили и
бабу угнали, дом сожгли, а джигит взял ружье, на нашу сторону пошел грабить. Все сидишь,
думаешь. Да как заслышишь, по чаще табунок ломится, так и застучит в тебе что. Матушки,
подойдите! Обнюхают, думаешь себе; сидишь, не дрогнешься, а сердце: дун! дун! дун! Так
тебя и подкидывает. Нынче весной так-то подошел табун важный, зачернелся. «Отцу и
Сыну…» — уж хотел стрелить. Как она фыркнет на своих на поросят: «Беда, мол, детки:
человек сидит», — и затрещали все прочь по кустам. Так так бы, кажется, зубом съел ее.

21 «Лопазик» называется место для сиденья на столбах или деревьях.