Page 34 - Казаки

Дядя Ерошка был заштатный и одинокий казак; жена его лет двадцать тому назад,
выкрестившись в православные, сбежала от него и вышла замуж за русского фельдфебеля;
детей у него не было. Он не хвастал, рассказывая про себя, что был в старину первый
молодец в станице. Его все знали по полку за его старинное молодечество. Не одно убийство
и чеченцев и русских было у него на душе. Он и в горы ходил, и у русских воровал, и в
остроге два раза сидел. Большая часть его жизни проходила на охоте в лесу, где он питался
по суткам одним куском хлеба и ничего не пил, кроме воды. Зато в станице он гулял с утра
до вечера. Вернувшись от Оленина, он заснул часа на два и, еще до света проснувшись,
лежал на своей кровати и обсуживал человека, которого он вчера узнал. Простота
Оленина очень понравилась ему (простота в том смысле, что ему не жалели вина). И сам
Оленин понравился ему. Он удивлялся, почему русские все просты и богаты и отчего они
ничего не знают, а все ученые. Он обдумывал сам с собою и эти вопросы, и то, чего бы
выпросить себе у Оленина. Хата дяди Ерошки была довольно большая и не старая, но
заметно было в ней отсутствие женщины. Вопреки обычной казаков заботливости о чистоте,
горница вся была загажена и в величайшем беспорядке. На столе были брошены
окровавленный зипун, половина сдобной лепешки и рядом с ней ощипанная и разорванная
галка для прикармливания ястреба. На лавках, разбросанные, лежали поршни, ружье,
кинжал, мешочек, мокрое платье и тряпки. В углу, в кадушке с грязною, вонючею водой,
размокали другие поршни; тут же стояла винтовка и кобылка. На полу была брошена сеть,
несколько убитых фазанов, а около стола гуляла, постукивая по грязному полу, привязанная
за ногу курочка. В нетопленной печке стоял черепочек, наполненный какою-то молочною
жидкостью. На печке визжал кобчик, старавшийся сорваться с веревки, и линялый ястреб
смирно сидел на краю, искоса поглядывая на курочку и изредка справа налево перегибая
голову. Сам дядя Ерошка лежал навзничь на коротенькой кровати, устроенной между стеной
и печкой, в одной рубашке, и, задрав сильные ноги на печку, колупал толстым пальцем
струпы на руках, исцарапанных ястребом, которого он вынашивал без перчатки. Во всей
комнате, и особенно около самого старика, воздух был пропитан тем сильным, не
неприятным, смешанным запахом, который сопутствовал старику.
— Уйде-ма , дядя? (то есть: дома, дядя?) — послышался ему из окна резкий голос,
который он тотчас признал за голос соседа Лукашки.
— Уйде, уйде, уйде! Дома, заходи! — закричал старик. — Сосед Марка, Лука Марка,
что к дяде пришел? Аль на кордон?
Ястреб встрепенулся от крика хозяина и захлопал крыльями, порываясь на своей
привязи.
Старик любил Лукашку и лишь одного его исключал из презрения ко всему молодому
поколению казаков. Кроме того, Лукашка и его мать, как соседи, нередко давали старику
вина, каймачку и т. п. из хозяйственных произведений, которых не было у Ерошки. Дядя
Ерошка, всю жизнь свою увлекавшийся, всегда практически объяснял свои побуждения.
«Что ж? Люди достаточные, — говорил он сам себе. — Я им свежинки дам, курочку, а и они
дядю не забывают: пирожка и лепешки принесут другой раз…»
— Здорово, Марка! Я тебе рад, — весело прокричал старик и быстрым движением
скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два по скрипучему полу, посмотрел на
свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз
босою пяткой, еще раз и сделал выходку . — Ловко, что ль? — спросил он, блестя
маленькими глазками. Лукашка чуть усмехнулся. — Что, аль на кордон? — сказал старик.
— Тебе чихирю принес, дядя, что на кордоне обещал.
— Спаси тебя Христос, — проговорил старик, поднял валявшиеся на полу чамбары и
бешмет, надел их, затянулся ремнем, полил воды из черепка на руки, отер их о старые
чамбары, кусочком гребешка расправил бороду и стал перед Лукашкой. — Готов! — сказал
он.
Лукашка достал чапуру, отер, налил вина и, сев на скамейку, поднес дяде.
— Будь здоров! Отцу и Сыну! — сказал старик, с торжественностию принимая