Page 46 - Казаки

Скоро приехали верхами сотник и станичный со свитою двух казаков. Сотник, из
новых казачьих офицеров, поздоровался с казаками; но ему не крикнул никто в ответ, как
армейские: «Здравия желаем, ваше бродие», — и только кое-кто ответил простым поклоном.
Некоторые, и Лукашка в том числе, встали и вытянулись. Урядник донес, что на посту все
обстоит благополучно. Все эти смешно показалось Оленину: точно эти казаки играли в
солдат. Но форменность скоро перешла в простые отношения; и сотник, который был такой
же ловкий казак, как и другие, стал бойко говорить по-татарски с переводчиком. Написали
какую-то бумагу, отдали ее лазутчику, у него взяли деньги и приступили к телу.
— Гаврилов Лука который у вас? — проговорил сотник. Лукашка снял шапку и
подошел.
— О тебе я послал рапорт полковому. Что выйдет, не знаю, я написал к кресту, — в
урядники рано. Ты грамотный?
— Никак нет.
— А какой молодец из себя! — сказал сотник, продолжая играть в
начальника. — Накройся. Он чьих Гавриловых? Широкого, что ль?
— Племянник, — отвечал урядник.
— Знаю, знаю. Ну, берись, подсоби им, — обратился он к казакам.
Лукашкино лицо так и светилось радостью и казалось красивее обыкновенного. Отойдя
от урядника и накрывшись, он снова подсел к Оленину.
Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу. Казаки невольно
расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в
лодку. Тут он в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и
опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку.
Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот берег. Не
ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он еще сказал что-то.
— Что он сказал? — спросил Оленин у вертлявого переводчика.
— Твоя наша бьет, наша ваша коробчит. Всё одна хурда-мурда, — сказал лазутчик,
видимо обманывая, засмеялся, оскаливая свои белые зубы, и вскочил в каюк.
Брат убитого сидел не шевелясь и пристально глядел на тот берег. Он так ненавидел и
презирал, что ему даже любопытного ничего тут не было. Лазутчик, стоя на конце каюка,
перенося весло то на ту, то на другую сторону, ловко правил и говорил без умолку. Наискось
перебивая течение, каюк становился меньше и меньше, голоса долетали чуть слышно, и,
наконец, в глазах, они пристали к тому берегу, где стояли их лошади. Там они вынесли тело;
несмотря на то, что шарахалась лошадь, положили его через седло, сели на коней и шагом
поехали по дороге мимо аула, из которого толпа народа вышла смотреть на них. Казаки же
на этой стороне были чрезвычайно довольны и веселы. Со всех сторон слышались смех и
шуточки. Сотник с станичным пошли угоститься в мазанку. Лукашка с веселым лицом,
которому тщетно старался он придать степенный вид, сидел подле Оленина, опершись
локтями на колена и строгая палочку.
— Что это вы курите? — сказал он, как будто с любопытством. — Разве хорошо?
Он, видимо, сказал это только потому, что замечал, что Оленину неловко и что он
одинок среди казаков.
— Так, привык, — отвечал Оленин, — а что?
— Гм! Коли бы наш брат курить стал, беда! Вон ведь недалеко горы-то, — сказал
Лукашка, указывая в ущелье, — а не доедешь!.. Как же вы домой одни пойдете:
темно. Я вас провожу, коли хотите, — сказал Лукашка, — вы попросите у урядника.
«Какой молодец», — подумал Оленин, глядя на веселое лицо казака. Он вспомнил про
Марьянку и про поцелуй, который он подслушал за воротами, и ему стало жалко Лукашку,
жалко его необразование. «Что за вздор и путаница? — думал он. — Человек убил другого, и
счастлив, доволен, как будто сделал самое прекрасное дело. Неужели ничто не говорит ему,
что тут нет причины для большой радости? Что счастье не в том, чтобы убивать, а в том,
чтобы жертвовать собой?»