Page 50 - Казаки

Жизнь Оленина шла однообразно, ровно. С начальством и товарищами он имел мало
дела. Положение богатого юнкера на Кавказе особенно выгодно в этом отношении. На
работы и на ученья его не посылали. За экспедицию он был представлен в офицеры, а до того
времени оставляли его в покое. Офицеры считали его аристократом и потому держали себя в
отношении к нему с достоинством. Картежная игра и офицерские кутежи с песенниками,
которые он испытал в отряде, казались ему непривлекательными, и он, с своей стороны,
тоже удалялся офицерского общества и офицерской жизни в станице. Офицерская жизнь в
станицах давно уже имеет свой определенный склад. Как каждый юнкер или офицер в
крепости регулярно пьет портер, играет в штос, толкует о наградах за экспедиции, так в
станице регулярно пьет с хозяевами чихирь, угощает девок закусками и медом, волочится за
казачками, в которых влюбляется; иногда и женится. Оленин жил всегда своеобразно и имел
бессознательное отвращение к битым дорожкам. И здесь также не пошел он по избитой
колее жизни кавказского офицера.
Само собой сделалось, что он просыпался вместе с светом. Напившись чаю и
полюбовавшись с своего крылечка на горы, на утро и на Марьянку, он надевал оборванный
зипун из воловьей шкуры, размоченную обувь, называемую поршнями, подпоясывал
кинжал, брал ружье, мешочек с закуской и табаком, звал за собой собаку и отправлялся часу
в шестом утра в лес за станицу. Часу в седьмом вечера он возвращался усталым, голодным, с
пятью-шестью фазанами за поясом, иногда с зверем, с нетронутым мешочком, в котором
лежали закуска и папиросы. Ежели бы мысли в голове лежали так же, как папиросы в мешке,
то можно было бы видеть, что за все эти четырнадцать часов ни одна мысль не пошевелилась
в нем. Он приходил домой морально свежий, сильный и совершенно счастливый. Он не мог
бы сказать, о чем он думал все это время. Не то мысли, не то воспоминания, не то мечты
бродили в его голове, — бродили отрывки всего этого. Опомнится, спросит: о чем он
думает? И застает себя или казаком, работающим в садах с казачкою-женою, или абреком в
горах, или кабаном, убегающим от себя же самого. И все прислушивается, вглядывается и
ждет фазана, кабана или оленя.
Вечером уж непременно сидит у него дядя Ерошка. Ванюша приносит осьмуху чихиря,
и они тихо беседуют, напиваются и оба довольные расходятся спать. Назавтра опять охота,
опять здоровая усталость, опять за беседой так же напиваются и опять счастливы. Иногда в
праздник или в день отдыха он целый день проводит дома. Тогда главным занятием была
Марьянка, за каждым движением которой, сам того не замечая, он жадно следил из своих
окон или с своего крыльца. Он смотрел на Марьянку и любил ее (как ему казалось) так же,
как любил красоту гор и неба, и не думал входить ни в какие отношения к ней. Ему казалось,
что между им и ею не может существовать ни тех отношений, которые возможны между ею
и казаком Лукашкой, ни еще менее тех, которые возможны между богатым офицером и
казачкой-девкой. Ему казалось, что ежели бы он попытался сделать то, что делали его
товарищи, то он бы променял свое полное наслаждений созерцание на бездну мучений,
разочарований и раскаяний. Притом же в отношении к этой женщине он уже сделал подвиг
самоотвержения, доставивший ему столько наслаждения; а главное, почему-то он боялся
Марьянки и ни за что бы не решился сказать ей слово шуточной любви.
Однажды летом Оленин не пошел на охоту и сидел дома. Совершенно неожиданно
вошел к нему его московский знакомый, очень молодой человек, которого он встречал в
свете.
— Ах, mon cher, мой дорогой, как я обрадовался, узнав, что вы здесь! — начал он на
московском французском языке и так продолжал, пересыпая свою речь французскими
словами. — Мне говорят: «Оленин». Какой Оленин? Я так обрадовался… Вот привела
судьба свидеться. Ну, как вы? что? зачем?
И князь Белецкий рассказал всю свою историю: как он поступил на время в этот полк,
как главнокомандующий звал его в адъютанты и как он после похода поступит к нему,
несмотря на то, что вовсе этим не интересуется.