Page 52 - Казаки

голова Марьяны все еще смотрит из клети, но он не оглянулся на нее. Соскочив с лошади,
Оленин зацепил ружьем за крылечко, сделал неловкое движение и испуганно оглянулся на
клеть, в которой никого не было видно и слышались те же равномерные звуки доенья.
Войдя в хату, он через несколько времени вышел оттуда на крылечко и с книгой и
трубкой, за стаканом чаю, уселся в стороне, не облитой еще косыми лучами утра. Он никуда
не сбирался до обеда в этот день и намеревался писать давно откладывавшиеся письма; но
почему-то жалко было ему оставить свое местечко на крыльце и, как в тюрьму, не хотелось
вернуться в хату. Хозяйка вытопила печь, девка угнала скотину и, вернувшись, стала
собирать и лепить кизяки по забору. Оленин читал, но ничего не понимал из того, что было
написано в раскрытой перед ним книге. Он беспрестанно отрывал от нее глаза и смотрел на
двигавшуюся перед ним сильную молодую женщину. Заходила ли эта женщина в сырую
утреннюю тень, падавшую от дома, выходила ли она на средину двора, освещенного
радостным молодым светом, и вся стройная фигура ее в яркой одежде блистала на солнце и
клала черную тень, — он одинаково боялся потерять хоть одно из ее движений. Его радовало
видеть, как свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая рубаха, составлявшая всю ее
одежду, драпировалась на груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее стан и под
нестянутой рубахой твердо обозначались черты дышащей груди; как узкая ступня, обутая в
красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю; как сильные руки, с
засученными рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой и как глубокие
черные глаза взглядывали иногда на него. Хотя и хмурились тонкие брови, но в глазах
выражалось удовольствие и чувство своей красоты.
— Что, Оленин, уж вы давно встали? — сказал Белецкий, в кавказском офицерском
сюртуке входя на двор и обращаясь к Оленину.
— А, Белецкий! — отозвался Оленин, протягивая руку. — Как вы так рано?
— Что делать! Выгнали. У меня нынче бал. Марьяна, ты ведь придешь к
Устеньке? — обратился он к девке.
Оленин удивился, как мог Белецкий так просто обращаться к этой женщине. Но
Марьяна, как будто не слыхав, нагнула голову и, перекинув на плечо лопату, своею бойкою
мужскою походкой пошла к избушке.
— Стыдится, нянюка, стыдится, — проговорил ей вслед Белецкий, — вас
стыдится, — и, весело улыбаясь, взбежал на крыльцо.
— Как, бал у вас? Кто вас выгнал?
— У Устеньки, у моей хозяйки, бал, и вы приглашены. Бал, то есть пирог и собрание
девок.
— Да что ж мы-то будем делать?
Белецкий хитро улыбнулся и, подмигнув, показал головой на избушку , в которой
скрылась Марьяна. Оленин пожал плечами и покраснел.
— Ей-богу, вы странный человек! — сказал он.
— Ну, рассказывайте!
Оленин нахмурился. Белецкий заметил это и искательно улыбнулся.
— Да как же, помилуйте, — сказал он, — живете в одном доме… и такая славная девка,
отличная девочка, совершенная красавица…
— Удивительная красавица! Я не видывал таких женщин, — сказал Оленин.
— Ну, так что же? — совершенно ничего не понимая, спросил Белецкий.
— Оно, может быть, странно, — отвечал Оленин, — но отчего мне не говорить того,
что есть? С тех пор как я живу здесь, для меня как будто не существует женщин. И так
хорошо, право! Ну, да и что может быть общего между нами и этими женщинами? Ерошка
— другое дело; с ним у нас общая страсть — охота.
— Ну, вот! Что общего? А что общего между мной и Амалией Ивановной? То же