Page 62 - Казаки

а-а!» — и замолк.
Оленин, выйдя за ним на крыльцо, молча глядел в темное звездное небо по тому
направлению, где блеснули выстрелы. В доме у хозяев были огни, слышались голоса. На
дворе девки толпились у крыльца и окон и перебегали из избушки в сени. Несколько
казаков выскочили из сеней и не выдержали, загикали, вторя окончанию песни и выстрелам
дяди Ерошки.
— Что ж ты не на сговоре? — спросил Оленин.
— Бог с ними, Бог с ними! — проговорил старик, которого, видимо, чем-нибудь там
обидели. — Не люблю, не люблю! Эх, народ! Пойдем в хату! Они сами по себе, а мы сами по
себе гуляем.
Оленин вернулся в хату.
— А что Лукашка, весел? Не зайдет он ко мне? — спросил он.
— Что Лукашка! Ему наврали, что я тебе девку подвожу, — сказал старик
шепотом. — А что девка? Будет наша, коли захотим: денег дай больше — и наша! Я тебе
сделаю, право.
— Нет, дядя, деньги ничего не сделают, коли не любит. Лучше не говори про это.
— Нелюбимые мы с тобой, сироты! — вдруг сказал дядя Ерошка и опять заплакал.
Оленин выпил более обыкновенного, слушая рассказы старика. «Так вот, теперь
Лукашка мой счастлив», — думал он; но ему было грустно. Старик напился в этот вечер до
того, что повалился на пол, и Ванюша должен был призвать себе на помощь солдат и,
отплевываясь, вытащить его. Он был так озлоблен на старика за его дурное поведение, что
уже ничего не сказал по-французски.

XXIX

Был август месяц. Несколько дней сряду не было ни облачка на небе; солнце пекло
невыносимо, и с утра дул теплый ветер, поднимая в бурунах и по дороге облака горячего
песку и разнося его по воздуху через камыши, деревья и станицы. Трава и листья на деревах
были покрыты пылью; дороги и солончаки были обнажены и звучно тверды. Вода давно
сбыла в Тереке и быстро сбегала и сохла по канавам. В пруде около станицы оголялись
истоптанные скотиной иловатые берега пруда, и целый день слышны были в воде всплески и
крики девчонок и мальчишек. В степи уже засыхали бурьяны и камыши, и скотина, мыча,
днем убегала с поля. Зверь откочевывал в дальние камыши и в горы за Терек. Комары и
мошки тучами стояли над низами и станицами. Снеговые горы закрывались серым туманом.
Воздух был редок и смраден. Абреки, слышно было, переправились через обмелевшую реку
и рыскали по сю сторону. Солнце каждый вечер садилось в горячее красное зарево. Было
время самое рабочее. Все население станиц кишело на арбузных бахчах и в виноградниках.
Сады глухо заросли вьющеюся зеленью, и в прохладной густой тени везде чернели из-за
широких просвечивающих листьев спелые тяжелые кисти. По пыльной дороге, ведущей к
садам, тянулись скрипучие арбы, верхом наложенные черным виноградом. На пыльной
дороге, измятые колесами, валялись кисти. Мальчишки и девчонки в испачканных
виноградным соком рубашонках, с кистями в руках и во рту бегали за матерями. На дороге
беспрестанно попадались оборванные работники, неся на сильных плечах плетушки
винограда. Обвязанные до глаз платками мамуки вели быков, запряженных в высоко
наложенные виноградом арбы. Солдаты, встречая арбу, просили у казачек винограда, и
казачка, на ходу влезая на арбу, брала охапку винограда и сыпала ее в полу солдата. На
некоторых дворах уже жали виноград. Запах чапры наполнял воздух. Кровяные красные
корыта виднелись под навесами, и ногайцы-работники с засученными ногами и
окрашенными икрами виднелись по дворам. Свиньи, фыркая, лопали выжимки и валялись в
них. Плоские крыши избушек были сплошь уложены черными и янтарными кистями,
которые вяли на солнце. Вороны и сороки, подбирая зерна, жались около крыш и
перепархивали с места на место.