Page 63 - Казаки

Плоды годовых трудов весело собирались, и нынешний год плоды были необычайно
обильны и хороши.
В тенистых зеленых садах, среди моря виноградника, со всех сторон слышались смех,
песни, веселые женские голоса и мелькали яркие цветные одежды женщин.
В самый полдень Марьяна сидела в своем саду, в тени персикового дерева, и из-под
отпряженной арбы вынимала обед для своего семейства. Против нее на разостланной попоне
сидел хорунжий, вернувшийся из школы, и мыл руки из кувшинчика. Мальчишка, ее брат,
только что прибежавший из пруда, отираясь рукавами, беспокойно поглядывал на сестру и
мать в ожидании обеда и тяжело переводил дыхание. Старуха мать, засучив сильные
загорелые руки, раскладывала виноград, сушеную рыбу, каймак и хлеб на низеньком
круглом татарском столике. Хорунжий, отерев руки, снял шапку, перекрестился и
придвинулся к столу. Мальчишка схватился за кувшин и жадно принялся пить. Мать и дочь,
поджав ноги, сели к столу. И в тени пекло невыносимо. В воздухе над садом стоял смрад.
Теплый сильный ветер, проходивший сквозь ветви, не приносил прохлады, а только
однообразно гнул вершины рассыпанных по садам грушевых, персиковых и тутовых
деревьев. Хорунжий, еще раз помолившись, достал из-за спины закрытый виноградным
листом кувшинчик с чихирем и, выпив из горлышка, подал старухе. Хорунжий был в одной
рубахе, расстегнутой на шее и открывавшей мускулистую мохнатую грудь. Тонкое, хитрое
лицо его было весело. Ни в позе, ни в говоре его не проглядывало его обычной
политичности; он был весел и натурален.
— А к вечеру кончим за лапазом край? — сказал он, утирая мокрую бороду.
— Уберемся, — отвечала старуха, — только бы погода не задержала. Демкины еще
половины не убрали, — прибавила она. — Одна Устенька работает, убивается.
— Где же им! — гордо сказал старик.
— На, испей, Марьянушка! — сказала старуха, подавая кувшин девке. — Вот, Бог даст,
будет чем свадьбу сыграть, — сказала старуха.
— Дело впереди, — сказал хорунжий, слегка нахмурившись.
Девка опустила голову.
— Да что ж не говорить? — сказала старуха. — Дело покончили, уж и время недалече.
— Не загадывай, — опять сказал хорунжий. — Теперь убираться надо.
— Видал коня-то нового у Лукашки? — спросила старуха. — Что Митрий-то Андреич
подарил, того уж нет: он выменял.
— Нет, не видал. А говорил я с холопом постояльцевым нынче, — сказал
хорунжий, — говорит, опять получил тысячу рублей.
— Богач, одно слово, — подтвердила старуха. Все семейство было весело и довольно.
Работа подвигалась успешно. Винограду было больше, и он был лучше, чем они сами
ожидали.
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет под головы и легла
под арбой на примятую сочную траву. На ней была одна красная сорочка , то есть шелковый
платок на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо
ее горело, ноги не находили места, глаза были подернуты влагой сна и усталости; губы
невольно открывались, и грудь дышала тяжело и высоко.
Рабочая пора уже началась две недели тому назад, и тяжелая, непрестанная работа
занимала всю жизнь молодой девки. Ранним утром на заре она вскакивала, обмывала лицо
холодною водой, укутывалась платком и босиком бежала к скотине. Наскоро обувалась,
надевала бешмет и, взяв в узелок хлеба, запрягала быков и на целый день уезжала в сады.
Там только часок отдыхала, резала, таскала плетушки и вечером, веселая и не усталая, таща
быков за веревку и погоняя их длинною хворостиной, возвращалась в станицу. Убрав
скотину сумерками, захватив семечек в широкий рукав рубахи, она выходила на угол
посмеяться с девками. Но только потухала заря, она уже шла в хату и, поужинав в темной
избушке с отцом, матерью и братишкой, беззаботная, здоровая, входила в хату, садилась на
печь и в полудремоте слушала разговор постояльца. Как только он уходил, она бросалась на