Page 82 - Казаки

и спокойным шагом поехали прямо на них.
— Это абреки? — спросил Оленин.
Казаки ничего не отвечали на вопрос, который был бессмыслицей на их глаза. Абреки
были бы дураки, если бы переправились на эту сторону с лошадьми.
— Вон машет батяка Родька, никак, — сказал Лукашка, указывая на двух конных,
которые виднелись уже ясно. — Вон к нам поехал.
Действительно, через несколько минут ясно стало, что конные были объездные казаки,
и урядник подъехал к Луке.

XLI

— Далече? — только спросил Лукашка.
В это самое время шагах в тридцати послышался короткий и сухой выстрел. Урядник
слегка улыбнулся.
— Наш Гурка в них палит, — сказал он, указывая головой по направлению выстрела.
Проехав еще несколько шагов, они увидали Гурку, сидевшего за песчаным бугром и
заряжавшего ружье. Гурка от скуки перестреливался с абреками, сидевшими за другим
песчаным бугром. Пулька просвистела оттуда. Хорунжий был бледен и путался. Лукашка
слез с лошади, кинул ее казаку и пошел к Гурке. Оленин, сделав то же самое и согнувшись,
пошел за ним. Только что они подошли к стрелявшему казаку, как две пули просвистели над
ними. Лукашка, смеясь, оглянулся на Оленина и пригнулся.
— Еще застрелят тебя, Андреич, — сказал он. — Ступай-ка лучше прочь. Тебе тут не
дело.
Но Оленину хотелось непременно посмотреть абреков.
Из-за бугра увидал он шагах в двухстах шапки и ружья. Вдруг показался дымок оттуда,
свистнула еще пулька. Абреки сидели под горой в болоте. Оленина поразило место, в
котором они сидели. Место было такое же, как и вся степь, но тем, что абреки сидели в этом
месте, оно как будто вдруг отделилось от всего остального и ознаменовалось чем-то. Оно
ему показалось даже именно тем самым местом, в котором должны были сидеть абреки.
Лукашка вернулся к лошади, и Оленин пошел за ним.
— Надо арбу взять с сеном, — сказал Лука, — а то перебьют. Вон за бугром стоит
ногайская арба с сеном.
Хорунжий выслушал его, и урядник согласился. Воз сена был привезен, и казаки,
укрываясь им, принялись выдвигать на себе сено. Оленин въехал на бугор, с которого ему
было все видно. Воз сена двигался; казаки жались за ним. Казаки двигались; чеченцы, — их
было девять человек, — сидели рядом, колено с коленом, и не стреляли.
Все было тихо. Вдруг со стороны чеченцев раздались странные звуки заунывной песни,
похожей на ай-да-ла-лай дяди Ерошки. Чеченцы знали, что им не уйти, и, чтоб избавиться
от искушения бежать, они связались ремнями, колено с коленом, приготовили ружья и
запели предсмертную песню.
Казаки с возом сена подходили все ближе и ближе, и Оленин ежеминутно ждал
выстрелов; но тишина нарушалась только заунывною песнью абреков. Вдруг песня
прекратилась, раздался короткий выстрел, пулька шлепнулась о грядку телеги, послышались
чеченские ругательства и взвизги. Выстрел раздавался за выстрелом, и пулька за пулькой
шлепала по возу. Казаки не стреляли и были не дальше пяти шагов.
Прошло еще мгновенье, и казаки с гиком выскочили с обеих сторон воза. Лукашка был
впереди. Оленин слышал лишь несколько выстрелов, крик и стон. Он видел дым и кровь, как
ему показалось. Бросив лошадь и не помня себя, он подбежал к казакам. Ужас застлал ему
глаза. Он ничего не разобрал, но понял только, что все кончилось. Лукашка, бледный как
платок, держал за руки раненого чеченца и кричал: «Не бей его! Живого возьму!» Чеченец
был тот самый, красный, брат убитого абрека, который приезжал за телом. Лукашка крутил
ему руки. Вдруг чеченец вырвался и выстрелил из пистолета. Лукашка упал. На животе у