Page 119 - Мартин Иден

спать, а поутру решил, что отдохнул на славу. Джо все не возвращался;
Мартин раздобыл воскресную газету и улегся в тенистом уголке под
деревьями. Он и не заметил, как прошло утро. Спать он не спал, и никто
его не тревожил, а меж тем газета осталась недочитанная. Он опять взялся
за нее после обеда, и тут его сморил сон.
Так прошло воскресенье, в понедельник он уже крутился как белка в
колесе, разбирал грязное белье, а Джо, крепко обвязав голову полотенцем,

со стонами и проклятьями запустил стиральную машину и перемешивал
жидкое мыло.
– Просто не могу без этого, – объяснил он. – Как подходит вечер
субботы, должен выпить, хоть тресни.
Прошла еще неделя, великое сражение, что ежедневно затягивалось до
позднего вечера при электрическом свете, завершилось победой в субботу в
три часа дня, и Джо вкусил свой миг убогого торжества, а потом его опять
потянуло искать забвения в ближнем кабаке. Мартин и это воскресенье
провел как первое. Спал в тени деревьев, с трудом, бесцельно проглядывал
газету, не один час провалялся так, ничего не делал, ни о чем не думал.
Слишком его сморило, и никакие мыслей не было, одно лишь недовольство
собой. Он был сам себе противен, словно что-то в нем подгнило или
вылезла наружу какая-то сидевшая в нем мерзость. Божественный огонь в
нем угас. Честолюбие притупилось, Мартин уже не ощущал его уколов, не
хватало жизненной силы. Он был мертв. Казалось, мертва душа. Он

обратился в скотину, в рабочую скотину. Стал слеп к красоте солнечных
лучей, просквозивших зеленую листву, и глух к лазури небосвода, которая,
бывало, нашептывала ему о просторах вселенной, о тайнах, трепетно
ждущих– когда же их раскроют. Жизнь казалась нестерпимо
бессмысленной и скучной, от нее мутило. Зеркало внутреннего зрения
скрыла черная завеса, а воображение лежало в затемненной больничной
палате, куда не проникал ни единый луч света. Он завидовал Джо – там, в
поселке, он буйствует и дебоширит, хмельной дурман бродит у него в
голове, бушует хмельная радость и льются хмельные слезы, он
неправдоподобно, восхитительно пьян и не помнит об утре понедельника, о
предстоящей неделе убийственного труда.
Миновала третья неделя, и Мартин возненавидел себя, возненавидел
жизнь. Угнетало ощущение, что он неудачник. Не зря редакторы отвергали

его писанину. Теперь он ясно это понимал и смеялся над собой и над
своими мечтами. Руфь вернула ему «Голоса моря» почтой. Письмо ее он
прочел равнодушно. Она всячески постаралась убедить его, что стихи ей
понравились, что они хороши. Но лгать она не умела, не умела и