Page 16 - Мартин Иден

вдохновения, силы. Минутами их отпугивала беспощадная обнаженность
его рассказа, грубоватая речь, но жестокость тотчас сменялась красотой, а
трагедия смягчалась юмором, и перед ними открывались прихотливые
повороты и причуды моряцкой натуры.
Он рассказывал, а Руфь не сводила с него изумленных глаз. Его жар
разогревал ее. Неужели до сих пор она всегда жила в холоде, думалось ей.
Хотелось прислониться к этому горящему ярким пламенем неистовому

человеку, в ком, точно в вулкане, бурлили силы, энергия, здоровье. Так
тянуло прислониться к нему, что она с трудом подавила в себе это желание.
Но было в ней и другое желание – отшатнуться. Внушали отвращение и эти
исполосованные шрамами, потемневшие от тяжелой работы руки, будто в
них въелась сама грязь жизни, и красная полоса, натертая воротничком, и
могучие бицепсы. Его грубость отпугивала. Каждое грубое слово
оскорбляло слух, а грубость его жизни оскорбляла душу. И все равно опять
и опять к нему тянуло, и наконец подумалось: наверно, есть в нем какая-то
злая сила, иначе откуда у него эта власть над ней. Все, во что она твердо
верила, вдруг стало зыбким. Его необыкновенные приключения и
постоянный риск сокрушали условности. Он так легко встречает
опасности, так беззаботно смеется в лицо невзгодам, что кажется, жизнь
вовсе не требует серьезных усилий и сдержанности, она – игрушка,
которой можно забавляться, вертеть на все лады, беспечно порадоваться ей,
а потом беспечно отбросить. «Так играй же! – кричало что-то в Руфи. –

Прислонись к нему, раз хочется, обхвати обеими руками его шею!»
Возмутительная, безрассудная мысль, но напрасно Руфь напоминала себе,
что сама она воплощение чистоты и культуры и обладает всем, чего у него
нет. Она огляделась и увидела, что все остальные смотрели на него точно
зачарованные; Руфь пришла бы в отчаяние, не заметь она в глазах матери
ужаса, смешанного с восхищением, но все-таки ужаса. Этот человек явился
из тьмы и несет в себе зло. Мать понимает это, и значит, это правда. И она
доверится суждению матери, как доверялась всегда и во всем. Его огонь
уже не грел, и страх перед ним не пронизывал душу.
Позднее, за фортепьяно, она играла для него, наперекор ему, играла с
вывозом, смутно желая подчеркнуть, как неодолима разделяющая их
пропасть. Она обрушила на него музыку, словно беспощадные удары
дубиной по голове, и музыка ошеломила его, подавила, но и подхлестнула.

Он смотрел на девушку с благоговением. Как и она, ощущал, что пропасть
между ними ширится, но еще того быстрее в нем росло стремление
преодолеть эту пропасть. Однако слишком чуткий, слишком
впечатлительный, не мог он просидеть весь вечер, уставившись в эту