Page 15 - Мартин Иден

сумеет. Маскарад не удастся, да и не но нем это – рядиться в чужие
одежды. Притворство и хитрости не в его натуре. Будь что будет, а надо
оставаться самим собой. Говорить на их языке он еще не умеет, но ничего,
научится. Это он решил твердо. А пока, чем играть в молчанку, станет
разговаривать как умеет, только малость поприличней, чтоб понимали и не
больно возмущались. А еще не станет он, хотя и молча, делать вид, будто в
чем смыслит, если на самом деле не смыслит. Так он порешил, и, когда

братья, заговорив про университетские занятия, несколько раз произнесли
слово «триг», Мартин спросил:
– А это чего такое «триг»?
– Тригонометрия, – сказал, Норман. – Высший раздел матики.
– А матика это чего? – последовал новый вопрос, и все засмеялись – на
этот раз виной тому был Норман.
– Математика… арифметика, – последовал ответ.
Мартин кивнул. Ему приоткрылись беспредельные горизонты
познания. Все, что он видел, становилось для него осязаемым. При
редкостной силе его воображения даже отвлеченное обретало ощутимые
формы. В мозгу совершалась некая алхимия, и тригонометрия, математика,
сама область знаний, которую они обозначали, обратилась в красочную
картину. Мартин увидел зелень листвы и прогалины в лесу – то в мягком
полумраке, то искрящиеся на солнце. Издалека очертания были смутны,
затуманены сиреневой дымкой, но за сиреневой этой дымкой ждало
очарование неведомого, прелесть тайного. Он словно хлебнул вина.

Впереди – приключения, дело и для ума и для рук, мир, который надо
покорить, и вмиг из глубин сознания вырвалась мысль: покорить, завоевать
для нее, этой воздушной, бледной, точно лилия, девушки, что сидит рядом.
Мерцающее видение было разъято на части, рассеяно Артуром,
который весь вечер пытался заставить своего дикаря разговориться.
Мартин Иден помнил о принятом решении. Он стал наконец самим собой,
поначалу сознательно и расчетливо, но вскоре увлекся – и радостно творил,
воссоздавал перед глазами слушателей ту жизнь, какую знал, какою жил
сам. Вот он матрос на контрабандистской шхуне «Алкиона»,
перехваченной таможенным катером. Он смотрел тогда во все глаза и
теперь может рассказать, что видел. И он, рисует перед слушателями
беспокойное море, к суда, и моряков. Он передает им свою зоркость, и все,

что видел он, они увидели наконец его глазами. Как истинный художник,
отбирает он самое нужное из множества подробностей и набрасывает
картины жизни, пламенеющие светом и яркими красками, и наполняет их
движением, захватывая слушателей потоком буйного красноречия,