Page 12 - Мартин Иден

все новые и новые впечатления, мысленно оценивать их и сортировать, и
притом он ощущал властную тягу к этой девушке, тяга становилась
неясным, мучительным беспокойством. Жгло желание стать вровень с нею
в обществе, и опять и опять сверлила мысль, каким бы способом ее
завоевать, и возникали в сознании смутные планы. А еще, когда он
украдкой взглядывал на сидящего напротив Нормана или на кого-нибудь

другого, проверяя, каким ножом или вилкой надо сейчас орудовать, черты
каждого запечатлевались в мозгу, и невольно он старался разобраться в них,
угадать, – что они для нее. Да еще надо было что-то говорить, слушать, что
говорят ему и о чем перебрасываются словами остальные, и, когда
требовалось, отвечать, да следить, как бы с языка по привычке не слетело
что-нибудь неприличное. Он и так и замешательстве, а тут в придачу еще
лакей, непрестанная угроза, зловещим сфинксом бесшумно вырастает за
спиной, то и дело загадывает загадки и головоломки и требует
немедленного ответа. С самого начала трапезы Мартина угнетала мысль о
чашах для ополаскивания пальцев. Ни с того ни с сего он поминутно
спохватывался, когда же их подадут и как их признать. Он слыхал про
такой обычай и теперь, оказавшись за столом в этом благородном
обществе, где за едой ополаскивают пальцы, он уж беспременно, вот-вот,
рано или поздно увидит эти самые чаши, и ему тоже надо будет ополоснуть
пальцы. Но всего важнее было решить, как вести себя здесь, мысль эта
глубоко засела в мозгу и, однако, все время всплывала на поверхность. Как

держаться? Непрестанно, мучительно бился он над этой задачей. Трусливая
мыслишка подсказывала притвориться, кого ни то из себя разыграть,
другая, еще трусливей, остерегала – не по плечу ему притворяться, не на
тот лад он скроен и только выставит себя дураком.
Он маялся этими сомнениями всю первую половину обеда, и оттого
был тише воды, ниже травы. И не подозревал, что своей молчаливостью
опровергает слова Артура, – тот накануне объявил, что приведет к обеду
дикаря, но им бояться нечего – дикарь презанятный. В тот час Мартин
Иден нипочем бы не поверил, что брат Руфи способен на такое
предательство, да еще после того, как он этого брата вызволил из довольно
скверной заварушки. И он сидел за столом в смятении, что он тут не к
месту, и притом зачарованный всем, что происходило вокруг. Впервые в
жизни он убедился, что можно есть не только лишь бы насытиться. Он

понятия не имел, что за блюда ему подавали. Пища как пища. За этим
столом он насыщал свою любовь к красоте, еда здесь оказалась неким
эстетическим действом. И интеллектуальным тоже. Ум его был
взбудоражен. Здесь он слышал слова, значения которых не понимал, и