Page 20 - Мартин Иден

Глава 3

Мартин Иден спускался по ступеням, а рука сама сунулась в карман
пиджака. Вынырнула с коричневой рисовой бумагой и щепоткой
мексиканского табаку, искусно свернула цигарку. Он глубоко затянулся и
медленно, неспешно выдохнул клуб дыма. – Черт побери! – громко сказал
он с благоговейным изумлением. – Черт побери! – повторил он. И еще раз
пробормотал: «Черт побери!» Потом рука потянулась к воротничку, он
сорвал его и сунул в карман. Моросил холодный дождик, а Мартин
обнажил голову, расстегнул жилет и зашагал враскачку, как ни в чем не
бывало. Он едва замечал, что дождит. Восторженно грезил наяву,
перебирал в мыслях все только что пережитое.
Наконец-то он встретил Женщину – он не часто думал об этом прежде,
не склонен он был думать о женщинах, но такую ждал и смутно надеялся

рано или поздно встретить. Сидел с ней рядом за столом. Жал ей руку,
глядел ей в глаза и на миг увидал в них прекрасную душу… но нет, не
прекраснее глаз, в которых светилась душа, не прекраснее плоти, в которую
душа облечена. О плоти он не думал, и это для него было внове, ведь
женщины, которых он знал прежде, вызывали в нем только плотские
желания. А вот о ее плоти почему-то так не думалось. Словно тело ее не
такое, как у всех – бренное, подвластное недугам. Нет, оно не просто
оболочка души. Оно – порождение души, чистое и благодатное воплощение
ее божественной сути. Ощущение божественности ошеломило его.
Спугнуло мечты и отрезвило его. Никогда прежде не воспринимал он ни
слов, ни указаний, ни намеков на божественное. Никогда он в
божественное не верил. Он всегда был неверующим, всегда добродушно
подсмеивался над судовыми священниками и их разговорами о бессмертии
души. За гробом жизни нет, возражал он, живешь здесь, сегодня, а потом
– вечная тьма. Но вот в глазах девушки он увидел душу, бессмертную
душу, которая не может умереть. Никогда еще никто, ни мужчина, ни

женщина, не заставил его задуматься о бессмертии. Только она пробудила
эту мысль в первый же миг, первым взглядом. И вот он идет, и перед
глазами чуть светится ее лицо, бледное и серьезное, милое и чуткое,
улыбается милосердно и нежно, как способна улыбаться лишь фея, и такой
оно сияет чистотой, какую он и вообразить не мог. Чистота эта сразила его,
точно удар. И испугала. Он знавал и добро и зло, но даже не подозревал,
что жизни может быть присуще чистота. А теперь, в ней, он постиг чистоту