Page 179 - Мартин Иден

хижин. Но едва я увидел жителей, я понял, куда меня занесло. Хватило
одного взгляда.
– Что же ты сделал? – задохнувшись от волнения, спросила Руфь; как
всякая Дездемона, она слушала испуганная и зачарованная.
– А что было делать? Их вождем оказался добрый старик, болезнь у
него зашла уже далеко, но правил он как король. Это он нашел долину и
основал поселок – что противозаконно. Но у него были ружья и сколько

угодно патронов, а канаки ведь привыкли охотиться на диких коз и диких
свиней и стреляют без промаха. Нет, Мартину Идену было не убежать
оттуда. Он остался и прожил там три месяца.
– Но как же ты спасся?
– Я бы и по сей день торчал там, если бы не одна тамошняя девушка –
наполовину китаянка, на четверть белая и на четверть гавайка. Бедняжка,
она была красавица, и притом образованная. Дочь одной богатой женщины
из Гонолулу, чуть ли не миллионерши. Ну, и эта девушка наконец меня
вызволила. Понимаешь, ее мать давала деньги тому поселку, и девушка не
боялась, что ее за меня накажут. Только сперва взяла с меня клятву, что я
вовек не выдам их убежище, и я не выдал. Никогда и никому и словом не
обмолвился, тебе первой говорю. У девушки были только самые начальные
признаки проказы. Немного скрючены пальцы правой руки да пятнышко у
локтя. И все. Сейчас ее, наверно, уже нет в живых.
– Неужели ты не боялся? И как, наверное, рад был, что выбрался, не
заразился этой ужасной болезнью?

– Ну, поначалу я малость трусил, – признался Мартин, – а потом
привык. Да еще очень жалел ту несчастную девушку. И оттого забывал о
страхе. Так она была хороша, и душа прекрасная, и наружность, болезнь
едва-едва коснулась ее, и все же она была обречена оставаться там и жить,
как живут дикари, и медленно гнить заживо. Проказа куда ужаснее, чем
можно себе представить.
– Бедняжка, – тихонько прошептала Руфь. – Удивительно, что она тебя
отпустила.
– Почему же удивительно? – не понял Мартин.
– Ведь она, должно быть, любила тебя, – все так же негромко сказала
Руфь. – Скажи откровенно, любила?
За время работы в прачечной и долгого затворничества загар Мартина
слинял, а от голода и болезни он побледнел еще больше, но сейчас по

бледному лицу медленно разлилась краска. Он открыл было рот, но Руфь не
дала ему заговорить.
– Неважно, не трудись отвечать. Это совершенно лишнее,