Page 243 - Мартин Иден

человеческий, неустанная тихая жалоба все заучит в ушах. Он словно
комариный похоронный марш среди трубного зова слонов ,и львиного
рыка. Голос едва слышен, а жажда его неутолима. Я говорю глупо, знаю, но
поэма чудо, вот что. Ну как вам это удается? Как?
Мартин перевел дух и снова принялся восхвалять поэму.
– Я больше не стану писать. Я бездарь. Вы показали мне, что такое
работа настоящего мастера. Гений! Это не просто гениально. Это больше,

чем гениально. Это обезумевшая истина. Это настоящее, дружище, в
каждой строчке настоящее. Хотел бы я знать, понимаете ли вы это, вы,
философ. Сама наука не может вас опровергнуть. Это прозрение,
выкованное из черного металла космоса и обращенное в великолепные
звучные ритмы. Вот, больше я не скажу ни слова! Я потрясен, раздавлен.
Хотя нет, еще одно. Позвольте, я найду для нее издателя.
Бриссенден усмехнулся,
– Нет в христианском мире журнала, который посмел бы ее
напечатать… сами понимаете.
– Ничего такого я не понимаю. Я понимаю другое: любой журнал в
христианском мире мигом за нее ухватится. Такое на дороге не валяется.
Это не просто поэма года. Это поэма века.
– Хотел бы я поймать вас на слове.
– Не будьте таким уж пессимистом, – предостерег его Мартин. –
Редакторы журналов не сплошь болваны. Я-то знаю. Давайте держать пари.
Спорю на что угодно – вашу «Эфемериду» примет если не первый же, так

второй журнал.
– Ухватился бы за ваше предложение, только одно меня удерживает, –
сказал Бриссенден и, помолчав, продолжал: – Вещь хороша… лучше всего,
что я написал. Я-то знаю. Это моя лебединая песнь. Я чертовски ею
горжусь. Боготворю ее. Это получше виски. Великолепная вещь,
совершенство, о такой я мечтал, когда был молод и простодушен, полон
прелестных иллюзий и чистейших идеалов. И вот теперь, на пороге смерти
я ее написал. И не хочу я, чтобы ею завладело, осквернило стадо свиней.
Нет, я не иду на пари. «Эфемерида» моя. Я создал ее и поделился с вами.
– А как же другие? – возразил Мартин. – Назначение красоты – дарить
человечеству радость.
– Это моя красота.
– Не будьте эгоистом.

– Я не эгоист, – сказал Бриссенден и сдержанно усмехнулся, как
всякий раз, когда он бывал доволен тем, что готово было слететь с его
тонких губ. – Я щедр и самоотвержен, как изголодавшийся боров.