Page 93 - Мартин Иден

большом конверте, а на нем те самые марки, которые, он приложил,
отсылая ее. Нет там, на другом конце пути, живого редактора, а лишь
хитроумное устройство из винтиков, которое перекладывает рукопись в
другой конверт и лепит на него марки. Это все равно как торговые
автоматы: бросишь в щель мелкую монету, механизм зажужжит и выбросит
тебе плитку жевательной резинки или шоколадку. Смотря по тому, в какую

щель опустил монету. Так и с редакторской машиной. Попадешь в одну
щель – высылают чек, в другую-листок с отказом. Мартин пока попадал
только во вторую.
Именно листки с отказом довершали чудовищное сходство
происходящего с действием автомата. Листки эти отпечатаны были по
одному стандарту, и он получил их сотни – по десятку, а то и больше на
каждую из ранних рукописей. Если бы в каком-нибудь из этих отказов была
одна-единственная строчка, за которой чувствовался бы написавший ее
живой человек, он бы взбодрился. Но ни один редактор не подтвердил
таким образом, что он и вправду существует. Вот и оставался
единственный вывод: там, куда приходят рукописи, живых людей нет, лишь
безостановочно крутятся хорошо смазанные винтики этой самой машины.
Он был отличный борец, самоотверженный, упорный, и готов был бы
еще годами питать эту машину; но он истекал кровью, и исход борьбы
решали, не годы, а недели. Каждую неделю счет за жилье и стол приближал
его к гибели, и почти так же неумолимо истощали его почтовые расходы на

сорок рукописей. Он уже не покупал книг и экономил на мелочах, пытаясь
отсрочить неизбежный конец; но экономить не умел и на неделю приблизил
этот конец, дав младшей сестре, Мэриан, пять долларов на платье.
Он сражался во тьме, без совета, без поддержки, вопреки общему
неодобрению. Даже Гертруда начала поглядывать на него косо. Сперва, как
любящая сестра, она была снисходительна к его, как она считала, дури, но
теперь, как заботливая сестра, встревожилась. Ей стало казаться, что это
уже не дурь, а безумие. Мартин видел ее тревогу и страдал куда больше,
чем от неприкрытого сварливого презрения Бернарда Хиггинботема.
Мартин верил в себя, но никто не разделял его веры. Даже Руфь не верила в
него. Она хотела, чтобы он все свое время посвятил ученью, и хотя не
высказывала прямого неодобрения его попыткам писать, но никогда и не

одобрила их. Мартин ни разу не предложил ей показать, что он пишет.
Слишком был чуток и щепетилен. Притом она напряженно занималась в
университете, и не мог он отнимать у нее время. Но, окончив университет,
Руфь сама захотела посмотреть что-нибудь из написанного им. Мартин и
ликовал и робел. Вот и нашелся судья. Ведь она бакалавр искусств. Она