Page 96 - Мартин Иден
P. 96

прибавила она.
                     Так они беседовали.  Руфь  с обычной своей  мягкой настойчивостью
               опять и опять повторяла, что Мартину необходимо серьезное образование,
               что  латынь  дает  неоценимые  преимущества,  это  одна  из  основ  при
               вступлении на любое поприще. Она рисовала свой идеал преуспевающего
               человека,  и  это  был  довольно  точный  портрет  ее  отца,  с  некоторыми
               черточками и оттенками, позаимствованными у мистера Батлера. Мартин

               слушал жадно, весь обратился в слух, он лежал на спине и, подняв голову,
               радостно  ловил  каждое  движение  ее  губ,  когда  она  говорила.  Но  к  ее
               словам  оставался  глух.  Картины,  что  она  рисовала,  отнюдь  его  не
               привлекали,  он  ощущал  тупую  боль  разочарования  да  еще  жгучую
               любовную тоску. Ни разу не помянула она о его писательстве, и забытые
               лежали на земле захваченные с собой рукописи.
                     Наконец, когда оба умолкли, Мартин взглянул на солнце, прикинул,
               высоко ли оно еще в небе, и, подобрав рукописи, тем самым напомнил о
               них.  –  Совсем  забыла,  –  поспешно  сказала  Руфь.  –  А  мне  так  хочется
               послушать.
                     Мартин стал читать рассказ, он льстил себя надеждой, что это у него
               один из лучших. Рассказ назывался «Вино жизни», вино это пьянило его,
               когда  он  писал,  –  пьянило  и  сейчас,  пока  читал.  Была  какая-то  магия  в
               самом  замысле  рассказа,  и  Мартин  еще  расцветил  ее  магией  слов,
               интонаций.  Прежний  огонь,  прежняя  страсть,  с  какой  он  писал  тогда,

               вспыхнули вновь, завладели им, подхватили, и он был слеп и глух ко всем
               изъянам. Не то чувствовала. Руфь. Вышколенное ухо различало слабости и
               преувеличения,  чрезмерную  выспренность  новичка  и  мгновенно
               улавливало  каждый  сбой,  каждое  нарушение  ритма  фразы.  Интонацию
               рассказа Руфь замечала, пожалуй, лишь там, где автор изъяснялся чересчур
               напыщенно,  и  тогда ее  неприятно поражало явное дилетантство.  Таково
               было и ее окончательное суждение: рассказ дилетантский, но Мартину она
               этого  говорить  не  стала.  Когда  он  дочитал,  только  и  отметила  мелкие
               огрехи и сказала, что рассказ ей понравился.
                     Как же он был разочарован! Да, конечно, замечания ее справедливы,
               но  ведь  не  ради  же  этих  школьных  поправок  делился  он  с  ней  своей
               работой.  Не  о  мелочах  речь.  Это  дело  наживное.  Мелочи  он  исправит.
               Научится  исправлять.  Что-то  огромное,  важное  поймал  он  в  жизни  и

               попытался заключить в свой рассказ. Вот это огромное, важное, взятое из
               жизни он и прочел ей, а не просто фразы, где так или эдак расставлены
               точки  и  запятые.  Он  хотел,  чтобы  Руфь  вместе  с  ним  почувствовала  то
               огромное, что стало частью его самого, что он видел собственными
   91   92   93   94   95   96   97   98   99   100   101