Page 3 - Накануне

ведь она курица. Откуда же взялась эта душа у Елены? Кто зажег этот огонь? Вот опять тебе
задача, философ!
Но «философ» по-прежнему ничего не отвечал. Берсенев вообще не грешил
многоглаголанием и, когда говорил, выражался неловко, с запинками, без нужды разводя
руками; а в этот раз какая-то особенная тишина нашла на его душу, — тишина, похожая на
усталость и на грусть. Он недавно переселился за город после долгой и трудной работы,
отнимавшей у него по нескольку часов в день. Бездействие, нега и чистота воздуха, сознание
достигнутой цели, прихотливый и небрежный разговор с приятелем, внезапно вызванный
образ милого существа — все эти разнородные и в то же время почему-то сходные
впечатления слились в нем в одно общее чувство, которое и успокаивало его, и волновало, и
обессиливало… Он был очень нервический молодой человек.
Под липой было прохладно и спокойно; залетавшие в круг ее тени мухи и пчелы,
казалось, жужжали тише; чистая мелкая трава изумрудного цвета, без золотых отливов, не
колыхалась; высокие стебельки стояли неподвижно, как очарованные; как очарованные, как
мертвые, висели маленькие гроздья желтых цветов на нижних ветках липы. Сладкий запах с
каждым дыханием втеснялся в самую глубь груди, но грудь им охотно дышала. Вдали, за
рекой, до небосклона все сверкало, все горело; изредка пробегал там ветерок и дробил и
усиливал сверкание; лучистый пар колебался над землей. Птиц не было слышно: они не
поют в часы зноя; но кузнечики трещали повсеместно, и приятно было слушать этот горячий
звук жизни, сидя в прохладе, на покое: он клонил ко сну и будил мечтания.
— Заметил ли ты, — начал вдруг Берсенев, помогая своей речи движениями рук, —
какое странное чувство возбуждает в нас природа? Все в ней так полно, так ясно, я хочу
сказать, так удовлетворено собою, и мы это понимаем и любуемся этим, и в то же время она,
по крайней мере во мне, всегда возбуждает какое-то беспокойство, какую-то тревогу, даже
грусть. Что это значит? Сильнее ли сознаем мы перед нею, перед ее лицом, всю нашу
неполноту, нашу неясность, или же нам мало того удовлетворения, каким она
довольствуется, а другого, то есть я хочу сказать, того, чего нам нужно, у нее нет?
— Гм, — возразил Шубин, — я тебе скажу, Андрей Петрович, отчего все это
происходит. Ты описал ощущения одинокого человека, который не живет, а только смотрит
да млеет. Чего смотреть? Живи сам и будешь молодцом. Сколько ты ни стучись природе в
дверь, не отзовется она понятным словом, потому что она немая. Будет звучать и ныть, как
струна, а песни от нее не жди. Живая душа — та отзовется, и по преимуществу женская
душа. А потому, благородный друг мой, советую тебе запастись подругой сердца, и все твои
тоскливые ощущения тотчас исчезнут. Вот что нам «нужно», как ты говоришь. Ведь эта
тревога, эта грусть, ведь это просто своего рода голод. Дай желудку настоящую пищу, и все
тотчас придет в порядок. Займи свое место в пространстве, будь телом, братец ты мой. Да и
что такое, к чему природа? Ты послушай сам: любовь… какое сильное, горячее слово!
Природа… какое холодное, школьное выражение! А потому (Шубин запел): «Да здравствует
Марья Петровна!» — или нет, — прибавил он, — не Марья Петровна, ну да все равно! Ву ме
1
компрене.
Берсенев приподнялся и оперся подбородком на сложенные руки.
— Зачем насмешка, — проговорил он, не глядя на своего товарища, — зачем
глумление? Да, ты прав: любовь — великое слово, великое чувство… Но о какой любви
говоришь ты?
Шубин тоже приподнялся.
— О какой любви? О какой угодно, лишь бы она была налицо. Признаюсь тебе,
по-моему, вовсе нет различных родов любви. Коли ты полюбил…
— От всей души, — подхватил Берсенев.
— Ну да, это само собой разумеется, душа не яблоко: ее не разделишь. Коли ты

1 Вы меня понимаете (от франц. vous me comprenez).