Page 8 - Накануне

по Москве. Мать его, парижанка родом, хорошей фамилии, добрая и умная женщина,
выучила его по-французски, хлопотала и заботилась о нем денно и нощно, гордилась им и,
умирая еще в молодых летах от чахотки, упросила Анну Васильевну взять его к себе на руки.
Ему тогда уже пошел двадцать первый год. Анна Васильевна исполнила ее последнее
желание: он занимал небольшую комнатку во флигеле дачи.

IV

— Пойдемте же кушать, пойдемте, — проговорила жалостным голосом хозяйка, и все
отправились в столовую, — Сядьте подле меня, Zoe, — промолвила Анна Васильевна, — а
ты, Helene, займи гостя, а ты, Paul, пожалуйста, не шали и не дразни Zoe. У меня голова
болит сегодня.
Шубин опять возвел глаза к небу; Zoe ответила ему полуулыбкой. Эта Zoe, или, говоря
точнее, Зоя Никитишна Мюллер, была миленькая, немного косенькая русская немочка с
раздвоенным на конце носиком и красными крошечными губками, белокурая, пухленькая.
Она очень недурно пела русские романсы, чистенько разыгрывала на фортепьяно разные то
веселенькие, то чувствительные штучки; одевалась со вкусом, но как-то по-детски и уже
слишком опрятно. Анна Васильевна взяла ее в компаньонки к своей дочери и почти
постоянно держала ее при себе. Елена на это не жаловалась: она решительно не знала, о чем
ей говорить с Зоей, когда ей случалось остаться с ней наедине.
Обед продолжался довольно долго; Берсенев разговаривал с Еленой об
университетской жизни, о своих намерениях и надеждах; Шубин прислушивался и молчал,
ел с преувеличенною жадностью, изредка бросая комически унылые взоры на Зою, которая
отвечала ему все тою же флегматической улыбочкой. После обеда Елена с Берсеневым и
Шубиным отправились в сад; Зоя посмотрела им вслед и, слегка пожав плечиком, села за
фортепьяно. Анна Васильевна проговорила было: «Отчего же вы не идете тоже гулять? —
но, не дождавшись ответа, прибавила: — Сыграйте мне что-нибудь такое грустное…»
3
— «La derniere pensee» de Weber? — спросила Зоя.
— Ax да, Вебера, — промолвила Анна Васильевна, опустилась в кресла, и слеза
навернулась на ее ресницу.
Между тем Елена повела обоих приятелей в беседку из акаций, с деревянным столиком
посередине и скамейками вокруг. Шубин оглянулся, подпрыгнул несколько раз и, промолвив
шепотом: «Подождите!», сбегал к себе в комнату, принес кусок глины и начал лепить фигуру
Зои, покачивая головой, бормоча и посмеиваясь.
— Опять старые шутки, — произнесла Елена, взглянув на его работу, и обратилась к
Берсеневу, с которым продолжала разговор, начатый за обедом.
— Старые шутки, — повторил Шубин. — Предмет-то больно неистощимый! Сегодня
особенно она меня из терпения выводит.
— Это почему? — спросила Елена. — Подумаешь, вы говорите о какой-нибудь злой,
неприятной старухе. Хорошенькая молоденькая девочка…
— Конечно, — перебил ее Шубин, — она хорошенькая, очень хорошенькая; я уверен,
что всякий прохожий, взглянув на нее, непременно должен подумать: вот бы с кем
отлично… польку протанцевать; я также уверен, что она это знает и что это ей приятно… К
чему же эти стыдливые ужимки, эта скромность? Ну, да вам известно, что я хочу сказать, —
прибавил он сквозь зубы. — Впрочем, вы теперь другим заняты.
И, сломив фигуру Зои, Шубин принялся торопливо и словно с досадой лепить и мять
глину.
— Итак, вы желали бы быть профессором? — спросила Елена Берсенева.
— Да, — возразил тот, втискивая между колен свои красные руки. — Это моя любимая

3 «Последнюю думу» Вебера? (франц.)